Зажигая звезды

— Если я расскажу, с чем мне приходится сталкиваться, ты расскажешь о своей одержимости ремнями безопасности? — спрашиваю я, пристально смотря на него. — Правильно, что ты следишь за этим. Но не говори, что это просто правила безопасности на дороге.

Леви хмурит брови и погружается в свои мысли, когда открывает пультом ворота и выезжает с территории дома. Он настолько громко думает, что можно услышать все мыслительные процессы.

— Эй. — Я касаюсь его руки, переплетая наши пальцы. — Знаю, что тяжело открываться, но если ты хочешь заглянуть за мой фасад, то мне хочется того же в ответ, — мягко говорю я.

— Хорошо, — хрипит он, прочищая горло. — Я расскажу тебе, но не сегодня. Мне нужно время.

— Обещаешь?

— Да. — Он расцепляет наши руки, и мое сердце уходит в пятки. Сразу появляются нежелательные мысли. Может, я слишком давлю на него? Возможно, наш поцелуй ничего не значил и не стоит хватать его за руки, как это делают назойливые девицы, увивающиеся за Лиамом?

— Прости. — Я одергиваю руку, прижимая ее к бедру.

— Ты чего? Я просто хотел сделать так. — Он возвращает мою руку в свою и рисует звезду большим пальцем. — И пообещать, что все расскажу. Считай это моей подписью в знак того, что я сдержу свое слово.

— Хорошо. Прости. Я просто подумала… Ладно, неважно, — шепчу я, почему-то чувствуя себя виноватой.

— Прекрати извиняться. — Он бросает на меня серьезный взгляд. — Не знаю, что должно случиться, чтобы тебе пришлось просить у меня прощения. Скорее это я сотворю какое-нибудь дерьмо, после которого мне нужно будет целовать твои ноги, вымаливая пощаду, — усмехается Леви.

— Надеюсь, что нет. Если у тебя фетиш целовать ноги, то можешь. Но хотелось бы, чтобы ты ограничивался моим лицом. — Я улыбаюсь. — Ладно, можно чуть ниже подбородка…

Он хихикает, вновь переплетает наши пальцы и кладет их к себе на бедро.

— Не уходи от темы. — Его тон тут же становится серьезным.

— На самом деле, я не знаю с чего начать… — Жую свою щеку, размышляя, как мне все ему объяснить. — Не знаю, потому что многие вещи стали уже настолько обыденными, что сложно вспомнить, когда это началось и почему. — Я тяжело вздыхаю, погружаясь в воспоминания. — В пять лет мне захотелось порадовать маму с папой, приготовив им завтрак, пока они еще спали. Помню, как старательно отделяла все хвостики от клубники, а затем посыпала ее сахаром. Красиво раскладывала на тарелке от маленькой к большой. Ведь папа так любит клубнику в сахаре. Я смогла приготовить тосты, хотя это было очень сложно. Нужно было понять, как включить тостер, чтобы не поджарить весь дом вместе с хлебом. — Я усмехаюсь, но не чувствую радости, как бы ни старалась. Леви не прерывает меня, продолжая внимательно слушать. — И мне удалось все сделать достаточно успешно. Естественно, за весь процесс приготовления этого неидеального завтрака остался беспорядок: местами рассыпанный сахар, капли сока от клубники, крошки хлеба… Я хотела это все убрать, но не успела, потому что они проснулись. Первым на кухню вошел папа — он осмотрел всю комнату, после чего устремил гневный взгляд на меня. Я одарила его самой ослепительной улыбкой, на которую была способна. Прежде чем из меня успело вылететь хоть слово, он хлопнул рукой по столу, сотрясая весь дом. Его ярость в глазах уничтожала меня изнутри. Далее полетели обвинения в том, что я устроила полнейший беспорядок в доме, в который он вкладывает так много сил. Хотя стоит отметить, что кухня — это территория мамы. Тосты были для него слишком сухие и подгорелые, а клубника недостаточно сладкая. Возможно, это все мелочи, но я была пятилетним ребенком, который хотел порадовать своих родителей. А особенно папу, потому что даже на тот момент хотела заслужить его одобрение.

Я делаю паузу, переводя дыхание.

— Продолжай, — шепчет Леви, с нежностью проводя большим пальцем по тыльной стороне моей ладони, не отрываясь от дороги.

— Когда мне было шесть, папа решил, что пора начать подготовку к школе. Он выбрал, наверное, самое огромное стихотворение во Вселенной и сказал его выучить. Так, по мнению папы, тренировалась память. Было лето — все дети гуляли, а я сидела и учила это ужасное стихотворение. Меня даже не сильно расстраивало, что другие ребята моего возраста обладали большей свободой действий. Наоборот, мне хотелось, чтобы папа оценил стремление не к детским забавам, а к учебе. Поэтому я изо всех сил старалась выучить все правильно, чтобы он это оценил. Но мои попытки были тщетны. Одиноко просидев несколько дней в своей комнате, где моим другом была только книга на коленях, я сдалась. Мне удалось рассказать ему примерно половину от всего стихотворения. Папин вердикт очередной раз выбил почву у меня из-под ног: «Стой ровно, когда отвечаешь перед людьми, а не ковыряй ногой пол. Хватит мямлить, тебе не три года. Как ты пойдешь в школу? Не нужно позорить нас… Меня. Научись уже наконец-то быть ответственной. Ты недостаточно хорошо выучила, продолжай учить. Когда закончишь и меня это устроит, то сможешь пойти погулять». И я выучила, спустя неделю, а может и больше.