Четыре скелета, одетые в пламя, Что двигатель первый для звезд изобрел, Меня веселят золотыми крылами, – То лев, человек, и телец, и орел. Я не был на острове в море зеленом, Я не был в долине библейской реки, Но вижу я кости в дыму раскаленном, Колючие ребра, хребты и клыки. И слышу я клекот, и рык, и мычанье, – То прет из утробы разумная речь. Две тощие тени в мече и колчане Ее стерегут, но не могут сберечь. Колеса рокочут и в вихре грызутся, И каждое пышет, что камень топаз, И в свитке лазури, как буквы безумца, Разбросаны бездны пылающих глаз. Попробуйте, боги, воскреснуть принудьте Обросший легендами мира погост. Пусть время угаснет, но в смутной минуте Я блеск сберегу этих крыльев и звезд.
"В прозрачном сумраке нирваны..."
В прозрачном сумраке нирваны Сиянье лунного столпа. Плывут к стране обетованной Апостольские черепа. Песок опаловой пустыни Течет меж пальцев грубых ног, Течет звезда в пустыне синей, Творца качается венок. А впереди лучисторогий Веселый старец Моисей, Он сам не ведает дороги, Единственной в пустыне всей. Плывут апостолы на запад, А думают, что на восток. Гниющих солнц холодный запах, А не лучей встает поток.
СТАРИК Из В. Гюго
Марат верил в Справедливость:
он требовал двухсот тысяч голов.
А. Франс Вот вам за ночь Варфоломея, За альбигойцев, за Моле, – Кричал старик, погибель сея По взрытой яростью земле. Высокий, злой, седой и синий, Как факел ужаса, худой, Он плыл, роняя бурый иней, Качая длинной бородой. Она вбирала кровь, твердела, Отяжелела, слиплась вся, А он творил святое дело, Рубил, ругая и тряся. Он с каждым днем судил суровей, Его крутились прутья жил. Стакан живой кудрявой крови Мадам Сомбрейль он предложил. И сирый свой народ и вдовий Кропил он кровью и бесил, Когда без головы, без сил Упал шестнадцатый Людовик.