Збройники

— Вы что здесь делаете? Почему не на рабочем месте? Почему без арфы? Почему не присматриваете? — голос Петра уже срывается на визг, ну, как с ними, ну, неуправляемые же совсем, ну, все ангелы как ангелы, а эти…

— Все нормально, тарщ полковник. Нам тут нормально видно. Вон, Юра в теплак зырит. — И с другой стороны сбитой из обломков арф скамейки машет рукой и лыбится в темноте молодой пацан, иногда странно дергая головой.

— Так. Вернуться на место. Сосредоточиться. Остальные…

— Остальные нам похеру, тарщ полковник. — И худой чернявый дядька с майорским погоном на грязной мтпшке неторопливо поднимается. — Там по одному смотрильцу на человека, а мы тут за сорок тыщ отвечаем.

— Сорок три шестьсот семь, — подсказывает Юра и снова улыбается. Остальные, группка разных людей в одинаково ношеной форме, сидят, курят и лениво смотрят на Петра. Дым «ротманс-дэми» потихоньку обволакивает Вселенную.

Впервые за две с лишним тысячи лет Петру становится неуютно. Что-то вот не так. Не получается этих заставить работать так, как все. Не хотят. По-своему делают.

— … Так шо мы тут пока, на курилке посидим. Какая разница, откуда смотреть. — И мужик так же неторопливо разворачивается и садится на самодельную лавку. Кто-то кидает бычок в непонятно откуда взявшееся в раю ведро, Юра, не отвлекаясь от наблюдения, вытаскивает из набедренного кармана яркий пакет с семечками. — Короче. Вышли мы тогда в Краме в магаз, взяли четыре блока ротманса и бутылок… ну я хер его знает, скока той воды. Главное, думали, отэто мы умные, два дня пить будем. И шо? Хер там, через семь километров всю воду в ЗиЛа вылили, закипел, собака такая…

Апостол молча уходит по небесам, по плацу, ну, или как тут у них это называется, и несуществующий божественный ветер треплет полы его одеяний.

Здоровый высокий прапор во флектарне провожает апостола взглядом, смотрит на часы, встает и бредет к молодому с теплаком.

— Вже чотири, все, давай. Вода є? А, бачу. Все, давай, отдихай. Малого пхнеш, шоб опять наряд не проїб@в.

— Ага. Все, пошел. — Юра отходит, и видно, как из небольшого отверстия под подбородком вяло сочится кровь. Стекает на шею, и Юра постоянно пытается нервными пальцами вытереть медленный ручеек. Давно уже, года полтора как пытается. Дергает головой. Крови немного, гораздо меньше, чем на спине прапора, изорванной осколками стодвадцатки.

— Дядь Жень… — останавливается Юра.

— А?

— За моими присмотрите?

— Сто двадцять восьма? Перший бат?

— Ага.

— Де стоять? А ладно, йди вже, я по планшету подивлюсь.

— Дяка, — и Юра зачем-то пожимает плечами, дергает головой и уходит в сторону курилки.

— За моїми… Та вони всі наші. Ото зара як Малий опоздає мене смєніть, буде усім п@здець і свічечка точка гіф, — отворачивается прапор и подносит к глазам теплак. — Янголи ми, мля, охоронці…

День семьдесят первый

Утро

— Похоже на выстрелы кормового бластера «Тысячелетнего Сокола», скажи?

— Ээээ… Чего?

— Та ну, не гони, ты шо, «Звездные Войны» не бачил?

— Та бачил, ну блин, Мартин, вот умеешь ты под руку навалать. Дай сигарету.

— Ой, не накручуй себе…

Мы стоим на краю отвала, и горячий воздух мая кувалдой лупит по головам, пропитывая землю и камни бесплатным теплом. Хорошо… флиску можно снять, оставшись в коричневой кулмаксовой футболке, запрокинуть голову и всмотреться в небо. Небо равнодушно обнимает лінію бойового зіткнення, прозрачный воздух лениво смешивается с редкими облаками, дымом сигарет и облачками «выходов» на рокадной дороге Докуча.

«Эверест» воюет с «Амонскладами», и воюет уже добрых полчаса. Нам мало что видно «снизу», и Вася поднимает свой «Фантом-3» — как всегда аккуратно, метрах на трехстах, ровненько и не отсвечивая. Не то что я. Мы стоим возле «Большой Берты», еще сонные и ленивые, и я достаю сигарету, прикуриваю и сую Васе. Сзади грузный и довольный Шматко весело ругается на маленького и недовольного Галу, Гала ворчит, и они оба пытаются починить «банник», раненный позавчера вражеским осколком в самую щеточку.

— Рекорд позавчора був, кажись, — Шматко кряхтит, пытаясь вкрутить шуруп в щетку.

Шуруп не лезет, Гала протяжно зевает и опять говорит «Шуруповеееееет, мля…»

— Не, рекорд в апреле був, семьдесят один, — я считаю, загибая пальцы, но на семьдесят одну гранату пальцев почему-то не хватает.

— Нє, позавчора восємьдєсят чотори ракєти було.

— «Ракєти», мля… Шматко, шо в сборе — то «выстрел», а то, шо вылетает — «граната». Ну от же ж блин, учишь-учишь — одни двойки.

— Повчи мене, повчи…

— Шматкооо! — тянет Танцор и выключает запись. — Скока на остаче твоих «ракєт» осталось? С учетом позавчерашних ваших стрельб и сломанного «банника».

— Банник — это не мы, — ворчит Гала и зевает. — Стой, мля, я шуруповерт принесу… Банник осколком… ранило.

— А хто его возле «сапога» бросил? Не-не, дорогой, «банник» — це ваш залет. Чините, не отвлекайтесь. — Вася зажимает зубами сигарету и щурится, мотает головой, разгоняя дым. — Так шо по остаче?

— Получаєцца… — Шматко с кряхтением разгибается и по привычке начинает массировать запястье. — Тут чотири ящіка і дві… двадцять шість ракєт, і ще…