Здесь и сейчас

– Хожу, – гордо подтверждала Марина Львовна.

– Ну да, с твоей-то фигурой можно и брюки. Ты, наверно, как Селезнева в «Иван Василич меняет профессию». На работе-то ничего не говорят?.. Так вот, в первый день брюки свои не надевай, потому что я платье из того кримплена надену. А то будем как из одного инкубатора.

А потом наступал час икс. У подъезда останавливалось такси, и появлялись канадские тетки. Николай в выходном костюме, новой нейлоновой рубашке – подарочной! – бросался на улицу встречать гостей, чтобы спешно препроводить в квартиру – нечего перед окнами маячить. Марина с порога хозяйским глазом окидывала жилище – не валяется ли что лишнее на видном месте. Дети жались в уголке гостиной в соответствии со строго данными указаниями – за хорошее поведение была обещана настоящая жевательная резинка. Дядя Петя с дочерьми и зятьями протискивались ко входной двери мимо длинного, парадно накрытого стола – они были в выигрышном положении, на позиции гостей, и мечтали поскорей сесть за расточающий невообразимые гастрономические ароматы стол. Кира на кухне наводила марафет на бутерброды с икрой, втыкая в булку хвостики петрушки, подогревала фарфоровое блюдо для доходившего в духовке тетерева. Запуганная собака Ласка не встречала гостей оглушительным лаем, смирно лежала на кровати, запертая в Любомировой комнате. Тетки волокли с собой яркие пакеты с многообещающей надписью «Березка» на иностранном языке, и само наличие этих пакетов сводило на нет конспирацию уже в самом начале вечера.

Марина, несмотря на жару и солнце, плотно закрывала форточки и задергивала шторы, наказывала домашним ни под каким предлогом окон не открывать – первый этаж, каждое слово на улице слышно. Тетки же о необходимости соблюдать конспирацию даже не подозревали. Подпив, за столом говорили громко, ругать социалистическую действительность не стеснялись. Ни в крупном не стеснялись, ни в мелочах.

– Это что же у вас за комнаты в квартире? Это же купе вагонные, а не комнаты. Какому идиоту приснилось такие дома строить?

То, что идиота звали Хрущевым, и хрущевки стали прорывом в решении жилищной проблемы, тетушкам никто не объяснял.

– Вот все у вас устроено, чтобы людям неудобно было. Это как? Пробку с бутылки водки оторвешь и выбрасывать надо? А закрыть потом чем? Или надо ее допивать до дна? Или пальцем затыкать?

Николай пожимал плечами, подразумевая, что до дна, а как же еще, но вслух подобной крамолы не произносил.

– Петя, ты же врач! А живешь как чучмек, в живопырке. У нас врачи больше всех зарабатывают. Врачи и адвокаты.

– Жрать вы горазды. Не экономите на еде-то. Хоть и вкусно все. У нас тетерева только во французском ресторане дают, мы и не пробовали никогда.

Тетушки догадывались, что по случаю их приезда подготовили специальный обед, но им даже в голову не приходило, какими трудами он дался. Маринина семья месяц могла бы питаться.

Детям нравилась только одна канадская тетка – тетя Нина. Она вроде бы была старенькая, бабушка, но носила розовые брюки и офигенный пепельный парик. Она путала русские и английские слова, называла детей чилдренятами и курила сигареты «Мальборо».

В комнате было душно от большого скопления народа, голова под париком у тети Нины потела, и тетушка обратилась к девочкам, не помня их имен:

– Герл, открой, дорогая, виндовку, дышать нечем.

Верка замерла, помня строгий наказ форточек не открывать. Надька спряталась за спиной сестры. Верка лихорадочно искала выход из положения. А что, если отвлечь ее вопросом об угнетении негров в Америке? Спросить: «А в Канаде тоже негров угнетают?» Или привести Ласку и продемонстрировать, как та умеет давать лапу и танцевать за колбасу. Но не была уверена, что мама одобрит ее решение. Верка не шевелилась, тетушка не сводила с нее выжидательного взгляда.

– Открой окно, девочка, – старательно выговорила тетушка, догадавшись, что русская девочка ее не понимает.

Ситуация зашла в тупик.

И тогда Веру осенило:

– А давайте я буду на вас веером махать?

Она сгоняла в комнату и вернулась с веером, который Надька смастерила в своем художественном кружке, которым очень гордилась и не позволяла никому трогать. Надька метнула на сестру полный праведного гнева взгляд. Тетушка посмотрела с восторгом и одобрением: ее, канадского почтальона, никто и никогда веером не обмахивал.

В Веркину ладонь опустилась заслуженная поступком серо-зеленая бумажка в пять долларов, которая не произвела на девочку должного впечатления: купить на нее ничего не купишь, что с ней делать, непонятно, уж лучше бы резинку жевательную дала. И Верушка старательно махала над головой старушки веером до тех пор, пока мама не предложила:

– Верочка, поиграй нам на пианино.

Пробираясь к пианино мимо Надежды, Вера получила ощутимый тычок в бок: нечего выпендриваться и брать чужие вещи.