Здесь и сейчас

Я чувствовала нестерпимую неловкость – даже одной мне было бы неудобно на такое смотреть, а находилась я в комнате с чужими людьми, со взрослыми незнакомыми мужчинами. Они, кстати, никакого видимого неудобства не испытывали, только в комнате повисла непонятная, запретная тишина. Тишина нарушалась редким, сдавленным хихиканьем одной из девиц да усиленным сопением Манеева, которому внезапно заложило обе ноздри.

– А хороша бабенка, – неожиданно вынес вердикт Наумчик, – я бы с такой не задумываясь…

– Знаешь, сколько такая стоит? – смеясь, охладил его пыл Моня. – Работай, Наумчик, и любую бабу купить сможешь.

На экране откуда-то появился мужчина, – немолодой, вроде Манеева, – приблизился к героине, положил на лоснящееся обнаженное тело руку, медленно повел вниз…

Громче засопел на диване Манеев, всхлипнула рядом с ним девица с грудью. Мне захотелось побыстрей убежать – такого стыда я не испытывала никогда. Но прежде захотелось зажмуриться, заткнуть уши. Зажмуриться, заткнуть и убежать. Только как же это все проделать, если, уходя со своего места, мне пришлось бы пробираться мимо всей честной компании? А я боялась привлечь к себе внимание. Будто загнанная в угол мышь, я затаилась на стуле, пытаясь крепче обхватить себя руками и поглубже задвинуть под сиденье ноги. Даже зажмуриться я не решалась – вдруг кто-нибудь увидит, что я не смотрю.

– Хочешь выйти? – раздался низкий шепот над ухом.

Я не сразу сообразила, что это не голос с экрана – это относится ко мне. Не поворачивая головы, я скосила глаза и разглядела только край мятой футболки. Давид, хозяин квартиры. Неужели он заметил мою реакцию? Неужели он решил прийти на помощь? Или, как и все, перепутал с Надькой? Не то чтобы я очень уж ему доверилась, но других предложений не поступало. Даже сестра, как завороженная, уперлась глазами в телевизор.

Я еле заметно кивнула.

– Привстань, – шепотом скомандовал он.

Я осторожно привстала на полусогнутых ногах, и Давид с силой подвинул на себя стул, освобождая путь к отступлению. Диван дернулся и скрипнул, зрители на диване недовольно заворчали, я замерла. После стула последовал мой черед: Давид осторожно потянул меня за плечи назад. Через пару секунд я была освобождена из плена и водворена на кухню. Глаз на хозяина я не поднимала, ведь он, как и я, был свидетелем разнузданного телевизионного действа.

– Думал, ты в обморок упадешь, – с усмешкой, гортанно выговорил Давид. – Ты что, никогда эротических фильмов не видала?

– Никогда… – в испуге пожала я плечами: возможно, я осталась последней из могикан, не приобщенных к достижениям киноиндустрии. А ведь я ходила на фильмы «детям до шестнадцати», например, смотрела польскую «Анатомию любви». Вероятно, пустым занятием было сейчас об этом рассказывать.

– Курить будешь? – Чтобы успокоить, он протянул мне пачку сигарет. Не красно-белое «Мальборо», а мятую пачку болгарских.

– Вы ошиблись, я не Надя, – объяснила я, имея в виду, что не курю.

– Я вижу.

Он закурил. Разговаривать было не о чем. Тягостное молчание перебивалось доносящимися из комнаты возгласами и комментариями.

Мне нестерпимо захотелось домой, пусть даже там злосчастный Реник дышит на меня чесноком. И пусть Надежда остается, если ей так нравится, а мне давно пора.

– Хочешь, я тебя провожу? – равнодушно спросил Давид, туша сигарету. – Все равно в магазин нужно.

Я молча кивнула. Пусть уж выведет меня из этого притона да покажет, в какой стороне метро.

Метро было недалеко, в десяти минутах ходьбы. Новая станция в районе новостроек.

Должно быть, и магазин был где-то там, потому что Давид упорно шел рядом.

– Слушай, а чем ты занимаешься? – спросил он. Не для того, чтобы разрушить тишину, а из интереса.

– Работаю. Лаборанткой в институте. Я вступительные завалила, на биологии схватила пару.

Вера вовсе не собиралась рассказывать ему о себе, не собиралась продолжать знакомство. Но вдруг разговорилась. Он спрашивал, она отвечала. Ей казалось, что в этом есть какой-то элемент игры. Вопрос – ответ.

Черное с белым не носить, да и нет не говорить. Вам барыня прислала туалет. Вы поедете на бал? Ему выпала роль спрашивающего.

– А почему у тебя акцент? – внезапно нарушила она правила игры и сбила его с толку.

– Акцент? Что, очень заметно? – Он казался озадаченным.

– Не очень, но заметно.

– Я грузин, приехал из Кутаиси.

– Грузин? – Тут искренне удивилась Вера. В ее представлении все грузины торговали на рынке гвоздиками и мандаринами, не были художниками. Кроме Пиросмани. Но одного исключения достаточно. – Я думала, что ты еврей.

– Еврей? – еще больше удивился он. – Почему еврей?

– Имя такое – Давид. Как Наум или Семен Борисович. Или Моня.

Давид расхохотался:

– Ты только Моне не скажи, что он еврей. Он Миша, а Моня – это от фамилии, Монастырский.

Вера не смутилась, только пожала плечами: встречаться с Моней она больше не собиралась.

– Давид – грузинское имя, традиционное. Оно означает «любимый».

– Ух ты! А ты в самом деле художник? Как Пиросмани?

– В самом деле. Только Пиросмани был талант и самоучка, а я не такой талант, поэтому приехал сюда учиться.