Здесь и сейчас

Я думала о том, что когда-нибудь его работа закончится, я обрету, наконец, достойную форму и наступит пора прощаться. По тому, как исступленно он творил, было похоже, что портрет мне не достанется, – кто ж по собственной воле отдаст то, на что положено столько сил? В идеале мне подарят пару хороших, но не идеальных набросков. Что ж, и то хлеб… Но, удивительное дело, мне будет не хватать этих поездок в выходной через весь город, этого бездвижного, безмолвного времяпровождения в чужой квартире.

Ход моих лениво текущих мыслей резко оборвал звонок в дверь, я вздрогнула от неожиданности и дернула головой. Давид издал похожий на рычание звук неудовольствия. Я поспешила вернуть голову на место, прежде чем сообразила – причина ярости вовсе не во мне. Мы оба замерли в тайной надежде, что незваные гости позвонят-позвонят и пойдут своей дорогой. Не тут-то было, прерывистая трель слилась в единый набатный звон, сопровождающийся буханьем ногой в дверь. Давид пробурчал под нос нечто невнятное, надо думать страшное грузинское ругательство, и пошел открывать.

Из прихожей донеслось мелкое топотание каблучков и голоса, переходящие в визг:

– Ой, приветик, Давидик! Уии!

– А мы к тебе кино смотреть! Уии! Сейчас Наумчик с Борей придут, за коньяком пошли.

– Послушайте, девочки, – в голосе хозяина сквозило неприкрытое раздражение, – я работаю, вы мне будете мешать.

– Давидик, не будь букой, сегодня же суббота! Ну кто работает в субботу?

– Я работаю. Меня может вообще не быть дома…

Девочки, не обращая внимания на недовольство, раздевались – было слышно, как полетели на пол сапожки, шелестели снимаемые дутые пальто.

– Когда тебя нет дома, ты ключ оставляешь под ковриком. А раз ключа нет, значит – ты дома.

– Ты почему так долго не открывал? – Грудастая Инга, с которой я познакомилась при первом визите в эту квартиру, вплыла в комнату, словно старинный шведский корабль с рострой на носу. – Ой, Надежда, и ты здесь! Вы поэтому так долго не открывали? Ха-ха!

– Надо же, добилась своего – Давид рисует твой портрет! – В комнате материализовалась вторая девица, ее я тоже уже имела счастье видеть.

Я застыла в раздумье: нужно ли признаваться, что я не Надежда? Да нет, им ведь все равно.

– Надька, кино будем смотреть?

От воспоминаний о кино меня передернуло.

– Спасибо, девочки, но мне пора. Я должна была сегодня поработать. Надо бежать, пока Наум здесь не застукал. Вы ведь меня не выдадите, да? – Я, тщательно пытаясь изобразить из себя сестру, пошла одеваться.

Давид в прихожей ногой нервно сгребал под вешалку женские сапоги. Выглядел он огорченным: нужно было сидеть тихо и дверь не открывать, постучали бы и ушли.

Мне стало его жаль, я улыбнулась, вложив в улыбку максимум позитива.

– Я провожу, – предложил он, и акцент прозвучал четче обычного. – Одевайся пока.

Он вернулся в комнату только для того, чтобы убрать многочисленные наброски. Сложил их беспорядочно в кучу, отнес в другую комнату и закрыл ее на ключ. Молча оделся, не подержав мне пальто, молча вышел на лестничную площадку. Казалось, ему совершенно безразлично, что будет происходить в квартире в его отсутствие.

Нам повезло – по дороге к метро мы не встретились с Наумом и Манеевым. Хоть одно приятное обстоятельство.

– Мне не домой, – сообщила я возле входа в метро. – Мне нужно заехать на Ракова, Кира просила цветочные горшки забрать для рассады. Так что ты иди, я надолго: хочу еще там пыль протереть, пол помыть.

Свою старую комнату в нашей прежней квартире Кирочка держала запертой, но никому не сдавала. Может быть, ей нужна была уверенность, что всегда может вернуться обратно? Когда они ругались с мамой, Кира иногда вслух напоминала об этом. Пока же у Киры мы хранили вещи, которые не нужны, а жаль выбросить.

За прошедшие пятнадцать лет в квартире многое изменилось. В одной нашей комнате поселилась семья с маленьким мальчиком, в другой – отслуживший в армии парень, большевичка Александра Тихоновна умерла, и ее комнату отдали тишайшему театральному суфлеру. Только в Кирочкиной комнате все оставалось по-прежнему и на своих местах. Странное дело – никто не жил, а пыль копилась регулярно.

– Я могу тебе помочь, хочешь? – предложил он равнодушно.

Мне стало смешно: я не могла себе представить Давида с влажной тряпкой в руках, протирающим пыль с дореволюционной этажерки. Но и прогнать его я не решилась…

И вот теперь я лежу и смотрю на него. У него темные-темные глаза, и кажется, что еще чуть-чуть – и меня затянет в них, как в омут. И, удивительно, я не чувствую ни малейшего смущения.