Здесь люди живут. Повести и рассказы

– Не смогу. Огня во мне прежнего нет, не горит больше. Я вот неделю назад Саню Игонина от бомжей оттаскивал. Он их за Гусика своего убивал. Убивал, понимаешь?! И убил бы, если б не оттащил. А мне за моих уток кого бить? Некого, понял, только себя. Улетели они, а я себе даже пенделя не пнул, живу себе, хлеб жую, – Сергей снова сбил поднявшееся под шашлыками пламя. – Вот, в мангале теперь мой огонь. Давай, наливай, – он раздвинул на шее ворот рубахи, словно действительно задыхался.

Друзья выпили, закусили, закурили.

– Серёг, тут же каждому своё, – глубоко затянувшись, выпустил Владимир сизый дым. – Саня Игонин – гончар от бога, ему такой талант дан. А ты по отоплению лучший мастер – у тебя такой талант, тоже от бога.

– Саня, когда гончарит, песни поёт. Он сам рассказывал. Вот и понимай это так, что в душе у него песня. А через руки она в работы его вдыхается. Представляешь, как жизнь. Вот и нравятся они всем, живые они. Чудо получается.

– Твоё отопление тоже всем нравится. Тоже для жизни. Вон, отбою от заказчиков нет.

– Нравится-то оно нравится… Только у меня вместо песни усталость в душе. Как штамповка какая-то – все эти мои калымы. А я – пресс штамповочный. Понимаешь, устал я от всего. Такая, знаешь, апатия – не высказать. А Саня не устал. И не устанет. Давай, наливай ещё. Мы с тобой после десятой рюмки тоже споём душевно, – усмехнулся тоскливо.

– Так и у меня – калым за калымом. А как ещё жить-то?! На какие шиши?!

– Не знаю я… Но не хватает мне света, понимаешь… задыхаюсь… нельзя без света… не могу больше так вот дальше калымить…

Снова выпили и закусили. Подоспел шашлык.

– Ух, запах какой! – стянул на тарелку с первой шпажки потемневшие от жара куски мяса Сергей. – Вовка, ты вот говоришь, талант от бога. А ты крещёный?

– Да, в детстве ещё, мальцом. Кажись, даже грудным ещё.

– Вот-вот, и меня грудным хотели. Отец с матерью на «Газике» повезли. До Покровки минут двадцать ехать, в церковь-то. Ну, а я не доехал, в пелёнки надристал.

– Так и не покрестили? – засмеялся друг Егоров.

– Меня вскорости опять повезли. И чё ты думаешь? Я опять… После второго раза уже мать с отцом такой вывод сделали, что заказан мне пока путь к крещению. Решили, мол, вырасту – сам тогда покрещусь. А была бы у нас своя церковь, так успели бы, может.

– Успели бы, – ещё больше засмеялся Егоров, – как раз бы в церкви надристал. А ты щас покрестись. Щас все крестятся, кому охота. Кто из-за моды, а кто, может, правда верит.

– Вот-вот, из-за моды. А самые большие кресты – у бандитов. А попы их крестят и грехи им отпускают. Столько золота на шее у тех и у других, что новый приход бы хватило отстроить и подать каждому прихожанину.

– Кто их знает, какие у них дела. Есть же, наверное, и хорошие попы.

– Есть, наверное. Но у них, я так представляю, сума пустая должна быть, или уж хотя бы не такая ожиревшая. Они ж – до бога проводники, а не поборники. А тут, гляди, всё за деньги. Перечень ценников у них – как меню в ресторане. Нет, проблем-то нету, я заплачу. Только к кому он меня проведёт, такой проводник? У него карманы золотом набиты – он сам идти не может, а ему ещё меня вести.

– Попы-то попами, а сам-то ты идти хочешь? Я потому спрашиваю, что про это же всё, что и ты щас, раньше как-то с тёткой своей говорил. Да ты знаешь её, тёть Люба-то. Её как брат мой, Толян, из деревни в город к себе забрал, так она сильно быстро здоровьем сдала. Оно понятно – от земли-то оторвалась. Но зато у ней в городе к храму доступ большой. Здесь-то у нас нет ничего. Вот я посмотрю на неё, она ведь в любую погоду – дождь там или мороз трещит, а она всё равно в церковь на молебен идёт. Хоть там простывшая совсем, хоть охромеет на обе ноги, а поковыляет. Я вот в церкви сто лет не был, даром что крещёный. А она – не дай бог, чтоб не пойти. Говорю ей: «Ты попу руку целуешь, а он этой рукой деньги загребает». Так она не с обидой мне, а с печалью какой-то такой давай попа защищать: «Батюшка должен быть, так надобно. Я жеть хожу богу молиться, а не батюшку судить. Нельзя судить. А што богато живёт, так надо то простить». Во как! Понимаешь?! Прощают бабули попов.

– Мы б с тобой уж никак бы не простили. Нет уважения к таким попам, – они ещё выпили, пожевали мясо. – А бабушки, видишь, прощают, – продолжил Сергей. – Вот про церковь говорят – место намоленное. Так, я думаю, эта намоленность как раз от их молитв и происходит. Коль чистые у них души, так и молитвы тоже чистые. Нету корысти никакой. Если и просят, то всё за кого-нибудь.

– Да уж. Какие есть они, такие перед богом и стоят.

– Я тебе уже много рассказывал, как мы с Анной моей Вильгельмовной в феврале этом в Иерусалим ездили. А всё равно, сколь ни рассказывай, словами не передать, чё я там испытал. Вот где, Вовка, намолено! Сколько там всех! И мы там, и армяне, и евреи, и греки. И эфиопы там… Откуда они там?! А они там – идут, чёрные такие, тоже паломники.

– Надо же…

– Говорю тебе. А главное, Вовка, на лицах у всех доброта и тишина восторженная. Такое, Вовка, благоговение и волнение в душе!

– Да-а…