Здесь стреляют только в спину

Заладила как попка. Я пыталась ответить, но не могла. Боль давила и выкручивала.

– Где груз, Погодина?

– Ты все равно меня убьешь... – прохрипела я, давясь сухостью во рту.

– Убью, Погодина. Семь трупов, восемь – какая разница? Но я убью тебя одним выстрелом, не мучительно. Не вынуждай применять пытки.

– Но вы же, чекисты, любители пыток; что же ты, Люба...

– Где груз, Погодина?

– Не знаю...

Переживем.

Грохнул выстрел. Я впервые услышала, как поет рояль в кустах. Пуля пробила верхнюю часть шеи, в районе подбородка. Невзгода умерла мгновенно, не успев разозлиться. Застыв, рухнула мне на грудь, харкнув кровью. Дурея от боли, я схватила ее за ремень, напряглась, поволокла вверх – она оказалась не тяжелой – и отправила в свободный полет... Но и после смерти я получила от нее привет: переваливаясь через край, она ударила меня сапогом по челюсти. Что такое удар по челюсти в моем состоянии? Так, ерунда. Стараясь не трясти простреленной ногой, я перевернулась на живот и отжалась.

Невзгода пропахала половину склона и затормозила, зарывшись в куст. Чудотворец лежал у подножия, подтянув колени к животу. Вылитый Борька Липкин. «АКМ», который выронил Турченко, лежал у него под рукой, и Борька судорожно поглаживал его казенник. Представляю, с какими мучениями он к нему полз. Он улыбался мне самой глупой из своих улыбочек: дескать, здравствуй, мать – дурак вернулся...

Я двигалась на голом автомате (автоматический мат). Каким-то образом раздела мертвого Турченко, сняла с него верхний слой бинта, не испачканный кровью, перевязала ногу. Затем отправилась в долгий путь. «Ты не мать, но героиня, – польстил мне внутренний голос. – Давай же, у тебя вся жизнь впереди». Я сползала по склону – ногами вперед, цепляясь за корни и выступы в скале. Борька одобрительно следил за моими перемещениями, но вставать не спешил, улыбался полосками грязи на обветренных губах.

– Ох уж мне эти женщины с их грубой мускульной силой... – То ли похвалил, то ли посетовал. – Послушай, зайка, ты мне нравишься все больше. Прости, что напугал. Но я тебя заслушался. Хорошо говорила. Ты во многом оказалась права. Но только маленький нюанс: вместо слова «Липкин» в отчете об этой скверной истории следует писать: «Невзгода». Неужели не догадалась? Я давно все понял. Помнишь, как она отыскала труп Боголюбова? Надоело ждать, пока мы сами найдем, спустилась в овраг и «отыскала»...

Я уже поняла. Какой же я была дурой!

– Плевать, Борька, – выговорила я, ложась рядом. – Ты как?

– Нормально, – улыбнулся он. – Рука прострелена, ничего трагического. Пара ребер вдребезги, ливер отбил, синяки, ссадины, шишки... Возможно, в тазу трещина... Отлично, Дарья. А ты?

– Ногу прострелила, тварь, – пожаловалась я. – Не жильцы мы с тобой, Борька...

– А вот это нонсенс, – возмутился он. – Перестань! Тут осталось-то...

– Нет, хана нам, приятель, – твердила я, впадая в беспамятство. – Конечная остановка, прибыли, Борька...

Балансируя на грани краха, я открыла ему место тайника: рассказала про озеро севернее места крушения, про дальний берег, про обрыв с норой и камнем, которым я загородила тайник. Я не могла уже хранить эту гадость в себе. Она меня точила и разъедала. Пусть другие роются в этом дерьме. Хватит с меня. Я хочу прожить спокойно свои последние несколько часов...

Когда я очнулась, было утро. Я лежала на старом месте – натертая дэтой, со спущенными штанами, обработанной раной и повязкой из чистого бинта. Закусив от напряжения губу, Борька завершал перевязку. Рядом с нами обретался один из трофейных ранцев. Пока я валялась без чувств, он как-то поднялся в зимовье, собрал все необходимое и вернулся. Представляю, как он при этом напрягался...

Я покорно съела пресную галету, запила водой из фляжки.

– Послушай, сокровище, – вкрадчиво начал Борька, – ты будешь от души смеяться, но нам опять придется идти. Магалай совсем близко. На звероферме обязана быть рация. Если не пропили. Если рации нет, попросим отвезти к ближайшим синоптикам. Они не всегда пьяны – сообразят, чего мы хотим. Если нет синоптиков, пойдем к врачу. Нет врача, пойдем к шаману...

Борька мучился не меньше моего, но держался гоголем. Из ствола молодой березки он смастерил мне костыль: в одну из веток я уперла подмышку, другую держала рукой.

Мы ползли по тайге, обливаясь потом, и ради экономии сил почти не разговаривали. Продолжались гестаповские пытки и героические муки. Овраги, заросли колючего шиповника. На поляне во время отдыха мы увидели волков. Они стояли на опушке неподвижной серой группой, оценивали наши силы. Борька отогнал их очередью, мы снялись и заковыляли дальше. Расступались деревья, голубел просвет, мы вышли на раскисшую проселочную дорогу, не смогли ее преодолеть, упали в колею и стали поочередно жаловаться на жизнь...

* * *