Здравствуй, брат мой Бзоу

Прочим курам сейчас была другая забота — за ними бегал петух: приближался, показывал, что интересуется лишь травой да насекомыми, а потом вдруг кидался на избранницу и, размахивая крыльями, топтал её в пыли. Шум был на весь двор. Квочка вырывалась и, забавно раскидывая ноги, неслась по саду. Остальные с любопытством смотрели и ждали, когда петух обратится к ним.

— Да, чтоб вас! — крикнул Валера, когда в ногах у него пронеслась растрёпанная курица; расплескав воду, он едва не выронил ведро.

Амза вновь улыбнулся.

Юноша нащупал на правом плече малые шрамы от укуса Бзоу. «Он, конечно, паршивец, но… кого ещё кусал дельфин?! Да и память… хорошая!» Подумал, что афалине нужно было кусать сильнее — так, чтобы отметины сохранились до старости. Хибла продолжала подшивать чувяки.

Потемну никто не заметил прихода туч; вечером с гор сошёл гром. Был он слабым; дважды блеснула молния. Чуть брызнуло крупными каплями. Деревья покачнулись. Вскоре всё успокоилось. Затем громыхнуло по-настоящему. В небе расползались, крошились брёвна и камни. Дождь упал широким, тяжёлым ливнем.

Кагуа разбежались по двору. Нужно было затворить ставнями окна; запереть сарай, ацу, курятник. Валера забрался на душевую — выставленные баки могло снести, измять. Амза с Даутом, радуясь прохладе, торопились убрать со столов всё лёгкое и потому — летучее. От вороватого ветра прятали скатерть, тарелки, пепельницы, оставленный Хиблой набор иголок. Ляля, уложенная спать в коляске, проснулась, заплакала; утешать её было некогда.

Запахло листьями и мокрой землёй. Баба Тина стояла в апацхе, осматривалась. Издалека, от моря послышались чьи-то слова. Это рыбаки занимались снастями.

Небо ломалось совсем рядом; закупоривались уши — приходилось чаще глотать слюну; в этом грохоте не получалось расслышать своих слов. Мерцающими вспышками озарялись могучие валы туч. Братья Кагуа соскучились по непогоде и не хотели возвращаться в дом; сидели на пороге: наблюдали, слушали грозу.

— Даут! Постучи по аце! — крикнула баба Тина.

— Нанду!..

— Давай, давай!

Даут, сгорбившись, подбежал к кукурузнице; трижды ударил по стене — для удачи.

Минутой позже ливень ослаб; гром отстранился; ухнул мощным дребезжанием и ушёл за Пицунду. Остался лишь мягкий дождь; виднелось зарево.

Шумит. Капли выстукивают траву, крышу.

Гроза вернулась. Вновь над Лдзаа стали перекатываться в каменном мешке гигантские обломки скал; дождь отяжелел; участились вспышки — Даут насчитал, что в одном явлении молния успевает моргнуть до семи раз. Густо пахло мокрой землей. В саду надрывно закричал сверчок.

Шумит, как масло, разлитое на тысячи раскалённых сковородок. Дышится прохладно.

Гроза то покидала село, то возвращалась; хотела показать силу всей округе. Нарт-горец, днём бродивший от зелёного перевала Чха до крутых и голых подъёмов Цыбышхи, вспенивал Бзыпь, пугал жителей хуторов, беспокоил одинокие балаганы, а теперь в чёрном бешмете, с блестящей шашкой в жестокой радости выплясывал на ровных берегах, обдирал старые ели и сосны.

Взрывался, рушился небосвод, валунами падал в пропасть. Ломался и гремел сам воздух — вокруг каждого: сидел ли он, запершись в доме, или стоял, заворожённый, снаружи. Дрожали стёкла. Ветер терзал деревья. За калиткой в остроконечных башлыках пробежали братья Цугба.

Молнии уже не проглядывали сквозь плотные одежды мрака, но высветляли всё небо серым полотном.

— Интересно, как там Бзоу? — Спросил Амза.

— А ему чего? — заметил Даут. — Под водой не штормит.

— Это да…

Потом гроза разделилась: частью ушла на запад по берегу, частью поднялась к горному северу. С каждой стороны сверкало невпопад, но гром оставался единым — спешно перекатывался, едва поспевая озвучить то одно ненастье, то другое.

Погасла последняя зарница, но ливень продолжался.

К двум часам ночи всё стихло. Утром дождь продолжился, но гроза не возвращалась.

Моросило весь день. Местан нюхал влажный воздух. Под калиткой расползлась лужа; она не мешала, потому что из двора никто не выходил. Работы в такой день не было. Баба Тина, спавшая в доме, теперь сидела с Хиблой в апацхе; женщины пальцами ломали семечки; молчали. Вода шелестела, срываясь с карниза длинными струями. Валера лежал на кровати; перечитывал рассказы Гулиа; зная слова и движения героев, часто отвлекался к своим мыслям — так, в неосознанности иногда пролистывал до двух страниц. Случалось, что в монотонном шуме непогоды он вовсе засыпал.

— Пойду я, — улыбнулся Амза.

— Куда? — удивился Даут.

— Купаться.

— Сейчас?

— Да.

Домашние часы едва указали полдень. Накинув отцовский плащ, надев старый башлык и сапоги, Амза взволновал лужу у калитки, вышел на улицу. Село было безлюдным. Серые тучи были густыми и низкими. Пахло влагой и хвоей.

Глубокие выбоины в дороге превратились в многочисленные озёра, соединённые витиеватыми протоками. Кювет поднялся грязной речкой; чернеющая землёй, она несла всякий сор: листья, ветки, отслоившуюся кору.

Море, почти лишённое волн, стало колючим — на его поверхности торопились тысячи мерцающих столбиков, вокруг которых скоро появлялись и исчезали малые круги.