Здравствуй, брат мой Бзоу

В этот раз двоюродная сестра Марины утром прикатила к изгороди коляску; позвала Хиблу и, не дожидаясь прихода женщины, заторопилась к машине; уезжая, крикнула, что ей нужно на две недели съездить в Гагры. У Хиблы не спрашивали согласия; все знали, что она не откажет. Денег не давали, а в этот раз даже забыли упомянуть имя девочки. Пришлось называть её Лялей.

Кормили ребёнка молочными кашами. Хибла вспоминала сказки, вечерами заставляла и прочих домочадцев участвовать в повествованиях.

— Она ничего не понимает! — говорил Амза. — Маленькая ещё!

— Она чувствует; абхазский ребёнок должен с рождения слушать предания отцов. Когда тебе был год, ты любил слушать про Афырхаца и Абрскила. Не всё понимал, но всегда радовался их удачам и возмущённо махал кулачками, если их предавали.

— Да… — Амза, улыбнувшись, качнул головой.

— Так вот, — обратилась Хибла к Ляле, — знаешь ли ты, почему у голубей лапки красные? А? — Женщина пальцем коснулась носа девочки; ребёнок ответил смехом, поднял ручки. — Потому что когда по наговорам ведьмы Арупан завистники убили своего могучего брата, к нему прилетели голубь и голубка. Сасрыква, умирая, просил их передать матери, Сатаней-Гуаши, о своей любви. Те послушно ушли в облака, а лапки их остались испачканы в крови великого нарта. С тех пор всякий голубь, в память об этом, рождается с красными лапками.

Ляля вскрикнула; продолжила шевелить ручками.

— Когда же пришли волки и пожалели умирающего витязя, Сасрыква положил им на шею свой мизинец и сказал: «Пусть шея ваша будет так же сильна, как и мой мизинец!» Потому у волка сильная шея!

— Ан, мы с Амзой ещё в детстве устали слушать эти сказки, неужели ты не устала их рассказывать? — улыбаясь, спросил Даут.

— Как ты говоришь с матерью?! — возмутилась баба Тина.

Бзоу по-прежнему встречал Амзу и Даута. Он не всегда сопровождал рыбаков, но держался вблизи — так, что был виден его плавник. Когда к дельфину подлетали чайки, братья знали, что он охотится (за шустрой барабулькой или даже за севрюгой).

Однажды Бзоу так напугал и без того в последние месяцы тихого Капитана, что пёс ещё долго отказывался рыбачить — оставался во дворе.

Всё началось привычной игрой. Амза и дельфин брызгались, пряталась: кто в лодке, кто в море. Бася молча наблюдал за происходящим с носовой скамьи. Афалина остановился возле пса. Они с любопытством смотрели друг на друга. Бася, принюхиваясь, вытянул нос; легонько покачивал хвостом. Бзоу был недвижен, однако вскоре погрузился в воду. Вынырнул; посмотрел на пса; вновь погрузился. Так повторилось трижды. Бася всё сильнее размахивал хвостом, счёл, что с ним играют, когда, вынырнув в очередной раз, Бзоу поднялся выше обычного; во рту у него лежала широкая медуза; махнув челюстью, дельфин послал её прямиком в мордочку Капитану… Пёс взвизгнул; подпрыгнул; зашаркал когтями по алюминию; кинулся на дно лодки и там, скуля, спрятался за брезентовым мешком и больше, до возвращения на берег, не показывался. Медуза осталась в лодке. Афалина был доволен — отплыв в сторону, начал прыгать, затем плавать на спине, показывая белое пузо с мраморными разводами розового. Братья Кагуа смеялись громко, до утомления; это было оскорблением для сидевшего в темноте и сырости Баси.

Лето заканчивалось. Солнце уменьшит жар только к ноябрю, но сумрачных дней теперь будет больше. С южных отрогов Кавказа придут дожди.

Быт и разговоры в семье не изменились, но Амза, ожидая долгую разлуку, чаще молчал; укладывал на руки голову; слушал слова и звуки, наблюдал за жизнью.

Мамка всё так же вылизывала Басю. Пёс перестал этому противиться, не возражал, когда кошка ко сну сворачивалась у него под животом.

Местан сидел на столе возле пепельницы — в ней была грязная вода с потемневшими окурками. Рядом стояла коляска; Хибла, тихо напевая очередную легенду, подшивала чувяки. Кот смотрел куда-то под стреху. Ляля, выглянув за бортик, потянулась к пушистому серому хвосту Местана; коснулась его сморщенным пальчиком. Кот, не оборачиваясь, переложил хвост. Девочка вновь дотронулась до него. Местан спокойно подводил хвост к лапам, и ребёнку приходилось тянуться всё дальше. Ляля улыбалась, покачивалась и уже ткнула кулачкам самого кота, когда, наконец, вывалилась из коляски. Упав на землю, удивилась; огляделась; заплакала.

— Ну куда тебя понесло? — запричитала Хибла, откладывая чувяки.

Амза усмехнулся.

На дороге кудахтала курица. Неделю назад она тайком от хозяев отложила яйца под бук, который рос почти у гальки, принялась их высиживать. Заметив это, баба Тина ругалась; потом скорыми взмахами разбила все яйца о камни. Квочка, выискивая их, ходила под деревом. Порой усаживалась на то место, где прежде они были спрятаны, сидела так по два часа. Нынче она шла по дороге, ворчала и беспокойной головой заглядывала за камни, старый комель, изгородь.

— Бедненькая, — шептала баба Тина. — Ничего, смирится, домой вернётся.