Здравствуй, Чапичев!

— А я говорю, ты спятил. Не хватает только, чтобы об этом узнала Лена Пустовалова. Да тебя вышибут из комсомола, как пробку.

— За что?

— Да что ты прикидываешься дурачком? Это же явная связь с враждебным элементом.

Яков покачал головой:

— Ошибаешься. Поля не враг. Она молодая, она тянется к нашей жизни. Ей, пойми ты, дурная башка, жить хочется с людьми, по-человечески. А в поповском доме ей все пути к жизни отрезаны.

— Вот и я тоже говорю: это враждебный нам мир, Яков.

— Допустим, что враждебный. Согласен, что враждебный. Но человеку хочется вырваться из него. Так почему же не помочь человеку? Разве это не кровное дело комсомола?

— У комсомола сейчас есть задачи поважнее…

— Долдонишь вроде Ленки Пустоваловой, — раздраженно перебил меня Яков. — Конечно, есть задачи поважнее. Но все равно надо драться за каждого человека. И я буду драться за Полю. Руками и зубами буду за нее драться.

— Попадет тебе, Яшка, ой, как попадет.

— Это не страшно. Когда за что-нибудь дерешься, всегда попадает.

Мы спорили с ним до полуночи. Я уже готов был согласиться с Яковом. Сердцем я чувствовал, что он во многом прав, но, видно, характер у обоих был нелегкий. Да и не нравилась мне Поля. Очень не нравилась. Еще не хватало, чтобы Чапичев из-за нее пострадал.

Теперь почти каждый вечер я видел Якова вместе с Полей. Они сидели все на той же скамье, все в той же какой-то отчужденной позе, только опавших листьев между ними на скамье становилось все больше. И Яков все так же горячо говорил о чем-то глядящей в сторону девушке. «Агитирует, — с недобрым чувством думал я. — Убеждает. Борется. Вот чудак». Мне тогда была совершенно безразлична судьба маленькой поповны. Да пропади они пропадом, все эти попы, поповичи и поповны. Какое мне до них дело? А вот Чапичев… Мне его здорово не хватало в те дни. И беспокоился я за него, чудака этакого.

Встречи Чапичева с поповной прекратились так же внезапно, как и начались. Теперь мы снова гуляли по парку с Яковом вдвоем, ходили в кино, в читальню, спорили о книгах. А о маленькой поповне — ни слова. Как-то я было заговорил о ней, но Яков сразу оборвал меня:

— Оставь. Не твоего ума это дело.

В воскресенье, когда мы днем гуляли в парке, Яков вдруг остановился, прислушался.

— Слышишь? — спросил он меня.

— Что?

— Колокола звонят.

— Ну и что же, пусть звонят.

— Пойдем в церковь.

— Это зачем еще?

— Богу помолимся, — усмехнулся Чапичев.

— Тянет тебя к твоей поповне…

Яков пропустил мои слова мимо ушей.

— Ну как, пойдем? — повторил он. — Если не хочется, не иди, я один пойду.

Мы вошли в церковь. Спустя несколько минут Яков, не дав возможности даже как следует оглядеться, потянул меня за рукав:

— Пошли в разведку. Не бойся, не пропадем.

Через какую-то узкую боковую дверь мы вышли во фруктовый сад. Тяжелые поздние яблоки покачивались на пружинистых ветках. В траве желтела падалица. В глубине сада стоял небольшой дом с застекленной верандой. Мы обогнули его и вдруг увидели Полю: она стояла у окна спиной к нам. Ее ребячий затылок и худенькие опущенные плечи были так жалки, так печальны, что у меня сжалось сердце.

— Позвать? — шепотом спросил меня Яков.

— Зови.

Но нам помешали. Из-за деревьев вышел старик сторож в красноармейской шинели внакидку. Его огромный багровый нос был оседлан очками в железной оправе.

— Калитка у нас вон там, молодые люди, — сказал старик скрипучим, пропитым и прокуренным голосом. — Позвольте провожу.

— А мы ничего… Мы только посмотреть хотели, — вежливо ответил Яков.

— На смотрелки в кино ходят, молодые люди, а у нас храм божий…

Сторож напирал на нас грудью. Мы пятились к калитке, желая лишь одного, чтобы Поля оглянулась, увидела нас. Но она не оглянулась.

На улице Яков сказал:

— Заперли девчонку. Я так и знал. Вот гады.

— Ее надо освободить.

— Освободим! — Яков смерил взглядом высокий каменный забор, которым была обнесена церковная усадьба. — Ночью я опять пойду в разведку. Мне нужно поговорить с Полей.

— И я с тобой пойду, Яков.

— Не боишься?

— А что я, по-твоему, трус?

— Ладно. Храбрость тут ни при чем. Просто надо помочь человеку. А то погибнет девчонка, факт, погибнет.

Ночь выдалась темная. Ни луны, ни звезд. Только степной ветер, присвистывая и подвывая, гулял по пустынным улицам Джанкоя. Признаться, я не чувствовал себя героем, когда мы приблизились к церковной ограде. Но что поделаешь — не отступать же. А Яков, тот даже не храбрился.

— Страшно почему-то, — признался он и нервно, словно от щекотки, хохотнул. Тем не менее он первый забрался на гребень ограды и протянул мне руку:

— Давай!

Пригибаясь, мы пробирались по саду. Это уже становилось интересным, увлекало. И уже как будто не страшно стало. Вернее, страшно, но страх был каким-то особенным. Он волновал и горячил.

Мы не удивились, когда услышали знакомый уже скрипучий старческий голос:

— Кто там?

В ответ молчание.

— А ну, Тарзан, возьми его!

— Собака, — прошептал Яков. — Назад!