Здравствуй, Чапичев!

Букварь был с картинками, а под ними подписи. Яша тыкал пальцем в картинку и читал нараспев:

— Дэ, о-о, эм…

— А теперь вместе, — требовал я.

— Дом!; — радостно восклицал Яша и, словно не веря себе, осторожно обводил пальцами контуры отпечатанного на бумаге домика.

Словом, дело у нас двигалось быстро, и я сказал Яше:

— Ты способный.

Он кивнул головой в знак согласия:

— Тимка сказал, что я даже очень способный.

— А кто этот Тимка?

— В больнице лежал с брюшняком. Он к нам, скарлатинистым, каждый день приходил. Веселый… Сказки рассказывал. И стихи. Я Пушкина от него перенял. Он знаешь, как Пушкина шпарит — без передыха, целый час. И еще того, который повесился. Забыл его фамилию…

— Есенина, — подсказал я.

— Вот, вот. Я и Есенина стих выучил. Очень хороший.

Вечер черные брови насопил.
Чьи-то кони стоят у двора.
Не вчера ли я молодость пропил?
Разлюбил ли тебя не вчера?

Не храпи, запоздалая тройка.
Наша жизнь пронеслась без следа.
Может, завтра больничная койка
Упокоит меня навсегда.

— Да ты и впрямь на редкость способный, — подтвердил я, когда Яша прочитал уже знакомое мне стихотворение. — У тебя отличная память. Тебе бы только учиться и учиться.

— А я и буду учиться, — нахмурив брови, обещал Яша. — Только, знаешь, трудно мне. Ветрос заедает. Но все равно я буду учиться. Ты только помоги мне для начала.

Я, конечно, заверил Яшу, что помогу. Это мой долг. Но однажды у нас все чуть не разладилось.

В воскресенье Яша вернулся домой усталый и мрачный. Видимо, заездили его основательно в салоне Ветросова. А я тоже, признаться, в тот день был немножко не в духе. Дома мне попало от матери, а когда пришел к Яше, то увидел, как его рыжеволосая сестренка о чем-то весело болтает на завалинке с одним пареньком, тоже рыжим и еще вдобавок веснушчатым. Словом, было от чего огорчиться.

Сели мы с Яшей за стол, открыли букварь. На странице картинка: аккуратненькая такая луковица с двумя хвостиками. Яша хмуро посмотрел на картинку, ткнул в нее пальцем:

— Читать?

— Читай.

— Лэ, у, ке.

— Не «ке», а «ка», — поправил я его.

— А какая тебе разница, «ке» или «ка»?

— Значит, разница.

Яша повел плечом.

— Не дергайся, — сказал я, — ты на уроке.

Яша посмотрел на меня исподлобья.

— Давай сначала, — потребовал я.

— Лэ, у, ка.

— Хорошо! А теперь вместе.

Он почему-то вздохнул и выпалил:

— Цибуля.

Я рассмеялся. Это у нас в Таврии так лук называют.

— Перестань баловаться, — сказал я. — Читай, что написано, а не придумывай.

— А я не придумываю.

— Не огрызайся. Делай, что говорю. Давай сначала.

— Лэ, у, ка.

— Теперь вместе.

— Цибуля.

— Что с тобой, Яша? Тут же ясно написано «лук». По-русски написано «лук». Понимаешь, лук!

— Понимаю, — не глядя на меня, буркнул Яша. — Только это несправедливо. Нарисована цибуля, так значит цибуля. При чем же тут лук.

— Послушай, Яша, ты, по-моему, не дурак.

— Не дурак.

— Вот и хорошо. Значит, читай, что написано. Давай сначала по буквам.

— Лэ, у, ка.

— Вместе.

— Цибуля.

На десятой «цибуле» я схватил букварь и не очень сильно стукнул Яшу по голове. Он, не задумываясь, стукнул меня по губам. Я его по уху. Он меня по носу. И пошло. Его сестренки окружили нас тесным кольцом и начали улюлюкать, свистеть, всячески высказывая свое презрение ко мне и подзадоривая брата. Я, понятно, дико ненавидел их в эти минуты своего позора и поражения, потому что Яша здорово поколотил меня. Маленький, худенький, он умел драться и без особого труда одолел меня. А ведь я считал себя уже совсем взрослым парнем, чуть ли не богатырем; каждое утро аккуратно проделывал нелегкие упражнения с пудовой гирей. Позор! Ох, какой позор! Пробираясь закоулками и огородами к своему дому, размазывая на лице сочившуюся из носа кровь, я горько размышлял о человеческой неблагодарности и еще как-то пытался спасти свое достоинство, в десятках различных вариантов решал уже, в сущности, решенный вопрос о том, кто кому сегодня преподал урок: я ли Яше или он мне.

КОЛЬТ ТИМКИ-КОНОКРАДА

Еще не исчезли с моего лица синяки и царапины, еще не остыл в душе гнев, — словом, не успел я еще оправиться после недавнего поражения, как ко мне домой явился Яша.

— Ты вот у нас букварь свой забыл. И тетрадки. И вот я принес, — сказал он, как мне показалось, ломким от робости голосом, кладя на подоконник перевязанный бечевкой сверток. — Возьми.

— Ладно, — произнес я. — А теперь давай, шпарь отсюда, да поскорей. Видеть тебя не могу.

Он поднял на меня глаза, в которых светились и играли смешинки. А я-то думал, что он робеет.

— Давай, давай, — сказал я, сам ощущая невольную робость и неловкость. — От ворот поворот! Понятно?

— Понятно, — ответил Яша, но с места не тронулся. Теперь он уже стоял неподвижно, слегка расставив ноги в своих удивительных штанах, и разглядывал меня в упор, со странным любопытством, как будто видел впервые, словно это был не я, а какое-то чудо заморское.