Здравствуй, Гр-р!

Я все-таки надеялась, что Громов придет вечером, как обещал, поэтому решила тряхнуть стариной и вспомнить, что когда-то слыла кулинаркой. В духовке румянился мой фирменный пирог с сыром, а на плите отдыхало сациви. Я сознательно не рисовала себе никаких перспектив дальше ужина — ничто так не угнетает, как несбывшиеся ожидания. Убедившись, что с пирогом все как надо, я отправилась в гостиную. Конечно, громко сказано. Эта комната служила мне и кабинетом, и столовой, и даже складом — кое-что ожидало своего переселения в мансарду, куда из гостиной вела лестница — я попросила установить ее в том месте, где она была при губернаторе, а вход в мансарду из подъезда заделали.

Я включила компьютер — монитор у меня был новый, а комп я привезла сразу, как решила, что останусь в Энске. Ноутбук я использовала в поездках, работать на нем — а это не час и не два — не люблю, неудобно. К своему Golden Field-у я отношусь как к давнишнему другу, зову Федькой или Феденькой — по настроению, а могу и прикрикнуть — типа давай заводись, а то щас как пну… Но Федя в курсе, что я ценю его как необходимый в работе инструмент, без которого, собственно, и работы бы у меня не было — кто же сейчас пишет ручкой на бумаге?

Федька пожурчал, выкатил заставку на рабочем столе — мою любимую картину Тиссо, барышню в лиловом, возлежащую с книгой на софе и устремившую взор в безбрежную морскую даль, где на голубых волнах качаются парусники.

— О, — сказал Гр-р, увидев картинку. — Это вы!

— Нет, она совсем на меня не похожа, — вздохнула я.

— Внешне — да, но суть… Воплощение вашей мечты…

Тогда я подумала, что он попал в самую точку, хотя знакомы к тому времени мы были от силы месяц, и я никогда не рассказывала ему о своих мечтах.

Я проверила почту — письмо от сына и новая порция всякой дребедени на вычитку. Дребедень подождет — даже открывать не буду. Ребенок лаконично сообщал, что у него все нормально — работа, друзья-подруги. В очередной раз спрашивает, как я на новом месте, как идет ремонт. Пока писала ответ, думала, что бы я делала, если бы вдруг в 1909 году мне пришлось рассказывать об электронной почте. Или о телевизоре. Или о сотовой связи… Я толком не знаю, как работает микроволновка, или ксерокс, или даже паровой утюг. Я умею со всем этим обращаться, но совершенно не представляю, как это устроено, и поэтому в качестве источника информации людям начала прошлого века я абсолютно бесполезна — они не продвинутся в развитии техники, слушая, на что надо нажимать, чтобы включить компьютер. Но в чем-то от меня должна же быть польза? Не может быть, чтобы наши с Анной души поменялись местами только для того, чтобы я заглянула в прошлое, а она — в будущее! А вдруг именно мне предопределено найти убийцу Стремнова, хотя я убитого и знать не знаю?

Я сбегала на кухню, вынула пирог из духовки и снова вернулась к урчащему Феде.

Для начала я выяснила, что такое деменция прекокс. Оказывается, шизофрения. Просто до этого термина в 1909 году еще не додумались. Если консилиум подтвердит у Анны этот диагноз, а Сурмин не найдет других подозреваемых, никто за убийство Стремнова отвечать не будет.

Потом я занялась поисками подходящих виртуальных читальных залов — если журналюги в 1909 году были такими пронырливыми, а газеты такими расторопными, в той же "Петербургской газете" хоть что-нибудь да должно же быть о событиях в семействе Назарьевых! Пошарив по каталогам, я отправила по электронке запрос сразу в три библиотеки — чтобы уж наверняка.

Таймер на мониторе показывал 16.00. До вечера еще уйма времени, и я решила навестить Тюню. Занесла было нож над пирогом, чтобы отрезать кусок, но передумала — пусть Гр-р полюбуется нетронутым шедевром, Тюне все равно останется — маленькие пироги я печь не умею. Я спустилась к ней на первый этаж, прихватив пару яблок, лимон и пачку печенья — чтоб не с пустыми руками. Звонка на двери не было, как и номера квартиры. Ну и Тюня — девушка без адреса! Ее квартира как бы не существовала, и этот факт не переставал меня удивлять. Почтовый адрес Громова — Водопроводная, 3, квартира 1. У меня — квартира N2 на втором этаже и N3 — на третьем. Моя будущая студия занимала весь третий этаж, который по площади был значительно меньше фундамента и возвышался над домом вроде башни. Во втором подъезде было всего две квартиры — N4 на первом этаже, N5 — на втором. Людей, которые там обитали, я встречала редко — то ли подержанные машины из Германии гоняли, то ли шмотки из Китая возили. Я толкнула дверь без номера. Закрыто. За дверью заорал кот, послышалось шарканье Тюниных шубенок (шубенки, с ударением на первый слог, — так в Энске называли домашнюю обувь, вроде носков из овчины мехом внутрь), и дверь распахнулась. Тюня встретила меня все в том же лоснящемся плюшевом жакете. Похоже, другой одежды у нее и не было. Я поздоровалась, извинилась, что побеспокоила ее, протянула пакет с угощением и спросила, не уделит ли она мне полчаса. Тюня кивнула и повела меня в комнату. Кот с мявом сопровождал нас.