Здравствуй, нежность

1989 год был для моей матери отмечен двумя трагическими событиями, положившими начало черной полосе в ее жизни длиною в целое десятилетие. Размышляя об этом сегодня, более двадцати лет спустя, я прихожу к выводу, что именно тогда мать потеряла все, что было ей так дорого, что давало ей силы двигаться дальше. В августе от церебральной эмболии умер ее брат. Жак был ее другом, ее доверенным лицом, ее компаньоном во всех начинаниях. У них были схожие вкусы: веселиться на вечеринках, ездить на спортивных машинах, тратить деньги. Им пришлось отдалиться друг от друга из-за своих любовных похождений, но даже это в дальнейшем не помешало им встречаться. Два месяца спустя умерла ее мать, моя бабушка. Затем любимая собачка Банко. На следующий год ушел из жизни мой отец. А в конце 1991 года настал черед Пегги.

Первые признаки болезни появились еще в начале 1990-х; Пегги жаловалась на отсутствие аппетита и частые приступы тошноты. Поначалу мы не видели особых причин для беспокойства. Она всегда имела некоторое пристрастие к алкоголю (особенно к шампанскому), и мы объясняли ее недомогания последствиями празднований Рождества и Нового года. Но даже когда она полностью бросила пить, ее самочувствие не улучшилось: приступы тошноты усилились, лицо осунулось и приобрело болезненный зеленоватый оттенок. Пегги сетовала на смертельную усталость и днем подолгу лежала в постели. Все еще пребывая в неведении относительно ее заболевания, мы решили провести медицинское обследование. Пегги всегда была живой, жизнерадостной и полной сил. Мы ждали результатов целую неделю, пока наконец моя мать не выдержала и сама не отправилась в больницу, где должна была навестить Пегги; им даже разрешили пообедать вместе. В назначенный час мать приехала в лабораторию, но Пегги задерживалась. Зная мою мать, я могу предположить, что ее снедало жуткое нетерпение. Очевидно, она сообщила врачам, что является подругой или, может, даже матерью пациентки. Как бы то ни было, ей показали результаты анализов. Ознакомившись с ними, она сразу же почувствовала, что что-то не так, и потребовала разъяснений. Оказывается, у Пегги обнаружили рак печени в последней стадии. По словам врачей, ей оставалось жить всего полгода, не больше. Вдруг в лабораторию вошла Пегги. Моя мать поспешно спрятала результаты анализов к себе в сумочку и строго-настрого запретила врачам говорить Пегги правду. При этом мать пригрозила докторам, что в противном случае займется ими лично.

С той самой минуты о раке Пегги Рош не упоминалось ни разу. Сама Пегги до конца не знала о том, что совсем скоро умрет. Ну, или, по крайней мере, не подавала вида, что знает. Не имею ни малейшего понятия, каким образом матери удалось найти в себе силы и мужество, чтобы в тот злополучный день развеять страхи Пегги. Улыбаясь, она сказала подруге, что анализы выявили обычный панкреатит и что Пегги в ближайшее время непременно поправится. Я до сих пор восхищаюсь матерью за то, что на протяжении всей болезни она ни словом, ни жестом не показала Пегги своего отчаяния и подавленности. В тот день они вышли из лаборатории и, держа друг друга под руку, отправились обедать. Следующие семь месяцев моя мать — как и все мы — делала все возможное, чтобы облегчить страдания Пегги.

С марта по октябрь 1991 года мать жила исключительно для своей подруги. Ее единственной заботой было самочувствие Пегги, и она прикладывала все усилия, чтобы смягчить боль несчастной. В конце весны мы даже отвели Пегги к какому-то чародею, целителю, проживавшему на бульваре Мюэтт. Несмотря ни на что, мать упорно продолжала скрывать от Пегги правду. Она по-прежнему называла причиной болезни все тот же панкреатит, и Пегги верила. Или делала вид, что верит.

Я подозреваю, что Пегги, обладавшая удивительной интуицией и жизненным чутьем, с самого начала понимала весь ужас своего положения, но не хотела расстраивать лучшую подругу и подыгрывала ей в этой лжи во спасение. Даже снедаемая болезнью, она продолжала заботиться о моей матери. Мы не расставались с ней так долго, как только могли. Мать перевезла ее в загородный дом в Вердероне, неподалеку от Парижа. Но летом 1991 года Пегги стало совсем плохо: приступы мучительной боли приковали ее к постели. Она практически ничего не замечала, лишь иногда с трудом чувствовала присутствие моей матери. В августе, совсем отчаявшись, мать решила отвезти Пегги в родной Кажар. В Ло меня тогда, к сожалению, не было, но я знал, что состояние Пегги стремительно ухудшалось. Ей уже не помогал даже морфин. Боли были настолько острые, что домашний уход перестал приносить какое-либо облегчение. Было решено перевезти Пегги обратно в Париж и передать на попечение врачей. Для этого мать даже наняла вертолет: она не хотела, чтобы Пегги трясло в машине «Скорой помощи» на извилистых дорогах Ло. Пегги госпитализировали сразу же по прибытии в Бруссэ, где несколько дней спустя она скончалась. Это случилось в начале октября.