Здравствуйте, Эмиль Золя!

Живущий в Эксе ворчун Сезанн изредка спрашивал о Золя. Однажды он откровенно признался Иоахиму Гаске: «Ничто так не опасно для художника, как сближение с литераторами. Мне кое-что об этом известно. То зло, которое Прудон причинил Курбе, Золя мог бы причинить мне!» Немаловажную роль в их разрыве сыграл страх Сезанна, что Золя «захватит над ним власть». Сезанн признавал свою слабость, и пример Курбе тревожил его. Но Золя заметил Гюставу Кокьо:

«В образ? Клода Лантье я изобразил его черты (Сезанна) в смягченном виде, ибо, если бы я пожелал все сказать… Кроме того, он совсем не дорожит уважением людей. Он слишком презирает такие элементарные вещи, как гигиену, опрятный внешний вид, вежливую речь. Однако все это — и опрятный внешний вид, и уважение к самому себе — имело бы не столь уж большое значение, если бы в моем великом и дорогом Сезанне можно было обнаружить признаки гения. Мне все-таки кажется, что в „Творчестве“ я самым скрупулезно-точным образом изобразил все усилия моего дорогого Сезанна. Но что вы хотите? Он шел от одной неудачи к другой: вначале все хорошо, а затем вдруг — неожиданный тупик; он уже больше не размышляет, рука его бессильно опускается… В общем он не сумел ничего осуществить!»

В 1896 году Золя проводит несколько дней в Эксе у Нумы Коста. Он прогуливается под платанами улицы Мирабо. По тысяче деталей он узнает каменный лик города. Вдруг он останавливается. Где же фонтан? Фонтан его детства? Фонтан с маской? Символический фонтан под платанами? Он исчез!

— Что, если мы завтра сходим в Жас-де-Буффан? — предлагает Кост.

— Нет. Мне кажется, лучше не ворошить пепел прошлого.

Когда в Париже Золя стало известно, что Сезанн знал о его приезде в Экс и сильно переживал в связи с этим, то он почувствовал угрызения совести. Но вот два года спустя Сезанн сам приезжает в столицу, завтракает с Иоахимом Гаске и Морисом Ле Блоном. Разговор идет преимущественно о Золя. Сезанн молчит. Когда друзья пытаются повести его на Брюссельскую улицу, то изможденный Сезанн приходит в ярость и начинает кричать от негодования.

25 сентября 1902 года у Золя болят зубы. Уже чувствуется приход осени. По ночам от Сены веет холодом.

— Александрина, в воскресенье мы уезжаем в Париж. У тебя еще будет время, чтобы подготовиться к поездке в Италию.

В воскресенье 28 сентября в небольшом особняке на Брюссельской улице звякнул ключ в замочной скважине.

— Кажется, закрыто, — сказала г-жа Золя.

Слуга Жюль зажег камин. Обед прошел весело.

— У камина плохая тяга, — заметил Золя.

— Небо пасмурное. Во всяком случае, я сказала, чтобы предупредили печника.

Слуга, наблюдавший за камином, увидел, что округлые куски угля покраснели, и поднял заслонку. Г-жа Золя и ее муж легли в огромную кровать в стиле эпохи Возрождения, стоявшую на небольшом возвышении. Около трех часов утра г-жа Золя проснулась, чувствуя какое-то недомогание. Она вышла из спальни, направилась в умывальную комнату, и там ее вырвало. Она пробыла в умывальной комнате почти три четверти часа и затем, вернувшись в спальню, легла снова. Ее хождение разбудило мужа.

— Может быть, позвонить слугам? — спросила Александрина.

— Нет, не надо. Собака тоже больна. Мы, наверное, съели что-нибудь несвежее.

Немного позднее Золя встает и произносит тихо:

— Возможно, нам станет лучше от свежего воздуха…

Он делает несколько шагов в направлении окна. Окно.

Открыть окно.

— Эмиль, ложись! Ты простудишься, — говорит г-жа Золя.

Слышится глухой звук падающего тела. Жена Золя хочет встать, ее качает в разные стороны, пытается позвонить и теряет сознание.

«Пролежав несколько секунд совершенно неподвижно, он попробовал вздохнуть, пошевелил губами, открыл свой бедный рот, клюв маленькой птички, которая стремится глотнуть последнюю струйку воздуха».