«Здравствуйте, я Лена Пантелеева!».

Мешки дырявые оказались, как и головы начальников Стилета или Сашенька решил не беспокоить свое персональное командование? Да нет, все мною изрекаемое очень ему было интересно, вслушивался он в мой отлично скомпилированный бред и последующие пояснения так, что готов был мне в рот залезть. Блокнот свой весь исчеркал, несколько раз обращался за консультацией к товарищу военинженеру Кудинову, наплевав на всю секретность. И что у нас в итоге? А, говорил уже - в итоге громкий пшик и пук, я в горах, где меня могут зарезать или пристрелить злые чеченские борцы за свою долбанную свободу грабить караваны и воровать рабов и баранов. Значит, не на государство Сашенька работает, а либо на одного 'большого человека', либо на существенно ограниченный круг влиятельных лиц. И плевать этому 'большому' или этим людям, на все мои слова, им важна сама 'Роза' и лично их бонус от положительного завершения от этой всей мутной многоходовки. А не усиление военной мощи единственного в мире социалистического государства. Плевать они хотели на это государство, кладоискатели в буденовках.

И поэтому такой вот отвратительный у нас образовался расклад. Не вышел у мастера каменный цветок, вместо пары я прикупил двойку к даме. Еще и 'крестовую', с казенным интересом. Плохо это весьма. Бежать бы мне надо, в далекие дали, в туманные пампасы, да вот только я еще не настолько потерял интерес к жизни, чтобы скакать белокурой газелью по горным кручам до первого небритого абрека. Роль любимой жены в гареме заслуженного барановода, как-то не очень привлекает. Нет в этом праздника для души и отдохновения для тела.

'Господин назначил меня своей любимой женой!'. Тьфу, сто тысяч раз!

Да и без надежной команды, без проводника, без снаряжения и припасов, мой побег будет не просто глупой авантюрой, а изощренным способом самоубийства с предварительным многократным изнасилованием. И Сашенька, сволочь, это прекрасно понимает. Он знает, что мне деваться некуда, я знаю, что он знает, что я знаю, что он знает. М-да, мы с ним очень знающие люди. Монстры догадок и гиганты бесплодных домыслов.

И все же, если прекратить словоблудие, то вопрос 'что делать?' по-прежнему стоит передо мной непреодолимым горным хребтом. Суровым, холодным, требовательным. Но ответа на этот вопрос у меня нет, пока нет. Поэтому я иду спать, может утро окажется мудрее и плодотворнее в количестве вариантов решения данной головоломки.

Я потянулся, сильно прогибая спину, опираясь кончиками пальцев на доску скамейки. Ткань гимнастерки туго натянулась, рельефно обрисовывая мои вторичные выдающиеся достоинства, часовой в тени навеса мгновенно скосил в мою сторону взгляд.

Смотри, служивый, смотри, за это я с тебя денег не возьму. Наслаждайся восхитительными видами за так. Да и когда и где ты еще такое увидишь? Не могут так прогнуть спину, ваши затурканные Нюрки с Глашками, не способны они. Им бы весло в руку или пару ведер, литров на тридцать каждое, тогда что-то еще выпятиться из-под сарафана и приподнимет монисто из стекляшек с медными монетками. А без этого ни как, не учили их понимать свое тело как инструмент и знать какую струну нужно тронуть медиатором для получения музыки небесных сфер. И поэтому не суждено вам наслаждаться, товарищи большевики, женской грациозностью и пластикой в ближайшие десятилетия, будут вам доступны лишь однообразные виды крупов откормленных кобылиц с рубеновскими формами. Сами виноваты. Убили вы, прелестных Жизелей да прекрасных Анастасий, вырезали в припадке собачьего бешенства, забили, заморили голодом, закололи штыками лощенных 'белых сучек', выгнали пинками из страны. Тех же, что остались, вы превратили в забитых и испуганных существ. И сейчас они не могут гордо выпрямить спину, встать невесомо, натянуть тело стрункой и пройти так, будто весь мир принадлежит им одним, словно не касаясь грешной земли. Не могут. Подрезаны крылья. Так что любуйся, мальчик, запоминай, а потом сравнивай запомненный образ с откормленными квадратными фигурами глупоглазых доярок, замызганных инструментальщиц и дурных истеричных совслужащих, и мучайся от тревожного ощущения явной неправильности. Заслужил, все вы тут это, заслужили.

-Вы еще не спите, Елена Александровна?

Гольба беззвучной тенью вынырнул из прохладной темноты, скрипнул камешком под подошвой сапога, замер рядом со мной. Если товарищ оперативный уполномоченный надеялся, что его появление было неожиданным, то зря. Едкое облако табачного запаха опережало его приближение за десяток шагов. Вот сам курю, а нюх все равно как у натасканного на поиск бигля. И характер такой же как у этой породы собак – игривый, непоседливый и недисциплинированный. Сволочной, короче. И отвечаю я Гольбе так же – игриво и гадко, с подковыркой. Зачем? Да ненавижу я вас всех, просто.

-Вот-вот собираюсь, товарищ Гольба. Только вот раздумываю, выкурить еще одну сигарету и идти спать или все же не нужно? От вас так несет дешевым табаком, что пропадает всякое желание курить и хочется от души чихнуть. Стараетесь таким образом быть ближе к народу?