Здравый смысл врет

Аналогично, рассуждая о так называемом перераспределении богатств, мы совершаем грубую ошибку: существующее распределение считается естественным состоянием вещей, а некая предложенная политика представляется неестественной и потому — нравственно нежелательным отклонением. В реальности, однако, любое распределение богатств отражает особый набор принятых обществом решений. Они касаются большей ценности одних навыков и меньшей — других, взимания налогов или запрета одних видов деятельности вкупе с субсидированием и поощрением других, соблюдения одних правил и игнорирования и нарушения других. Все это может иметь существенные последствия для определения того, кто станет богатым, а кто — нет. Примером служат недавние откровения об эксплицитных и имплицитных правительственных субсидиях многонациональным нефтяным компаниям и учреждениям, предоставляющим кредиты студентам^{277}. Впрочем, ничего «естественного» в этих решениях нет. Все они — продукт как экономической рациональности и социальной желательности, так и исторической случайности, политической целесообразности и корпоративного лоббирования. Если какой-нибудь политический деятель, президент или конгресс пытаются изменить некоторые из этих решений — скажем, путем смещения налоговой нагрузки с рабочего класса на очень богатых, обложения налогом не доходов, а расходов или прекращения субсидирования определенных отраслей промышленности, — тогда можно порассуждать о том, действительно ли предложенные изменения имеют смысл. Противиться же им исключительно на том основании, что из-за них распределение богатств каким-то образом станет менее естественным, просто неразумно.

Размер имеет значение

Справедливое отношение общества к своим членам касается не только наград, но и ответственности. Например, в последнее время много писалось о том, должны ли банки и другие финансовые фирмы, представляющие собой серьезный системный риск, вообще иметь право на существование^{278}. Большая часть дискуссии касалась характера этой опасности, а также того, какое именно качество финансового учреждения — размер, взаимосвязанность или нечто другое — определяет степень угрозы, которую создаст его крах для остальной экономики^{279}. Решить эти вопросы крайне важно — хотя бы только для того, чтобы лучше понять, как измерять системный риск, и — хочется надеяться — ограничить его посредством грамотного регулирования. Впрочем, вполне может оказаться, что гарантировать надежность и стабильность любой сложной взаимосвязанной системы невозможно^{280}. Сети электропередач, как правило, способны выдержать отказ отдельных линий и генераторов, но иногда кажущаяся простой неполадка каскадирует по всей системе. В итоге будут выведены из строя сотни электростанций и затронуты миллионы потребителей — как случалось несколько раз за последние годы в США, Европе и Бразилии^{281}. Временами ломаются даже наиболее совершенные детища инженерии — такие, как ядерные реакторы, самолеты коммерческой авиации и космические челноки, разработанные для максимизации безопасности. Последствия бывают катастрофическими. Даже Интернет, крайне устойчивый ко всевозможным физическим неполадкам, весьма уязвим для целого ряда нефизических угроз — включая массовый спам, «червяков», ботов и DDoS-атак. Судя по всему, как только система достигает определенного уровня сложности, исключить вероятность неполадки становится просто невозможно^{282}. Если так, нам нужны не только более современные инструменты оценки системного риска, но и более совершенный способ реагирования на него.

В качестве примера рассмотрим реакцию банковского сообщества на предложение администрации Барака Обамы обложить налогами определенные операционные прибыли — в качестве способа возмещения денег налогоплательщиков^{283}. С точки зрения банков, они вернули их — причем с процентами. Таким образом, в соответствии с законом от них ничего больше нельзя требовать. Но представьте на мгновение, какова была бы прибыль банков в 2009 году без нескольких сотен миллиардов долларов, которые они получили от правительственных фондов и из которых извлекали выгоду как непосредственно, так и косвенно. Знать наверняка мы, конечно, не можем, ибо не проводили такой эксперимент. Но можем сделать кое-какие прикидки. AIG, например, вообще бы не существовало, а ее различные партнеры (включая Goldman Sachs) недосчитались бы нескольких десятков миллиардов долларов, поступавших через AIG. Citigroup вполне могла бы рухнуть; Merrill Lynch, Bear Stearns и Lehman Brothers попросту исчезли бы, а не слились с другими банками.