Зейнсвилл

Ван Броклин толкнул обитую резиной дверь, которая вела в следующее помещение. Там Чистотец к немалому своему удивлению увидел Кокомо. Дочка Лепестка Ликорицы лежала на полу в окружении пятнадцати или около того девочек — все младше десяти лет. Они распластались на куске грязного берберского ковра, обнимая каких-то существ, которых он поначалу принял за домашних зверьков или анимокукол, но, присмотревшись, понял, что это живые младенцы. Одни были размером с белку, другие и впрямь могли быть белками, учитывая пальчики-коготки. Третьи удлиненными головами и телами напоминали крупных глистов в памперсах.

Еще в комнате были мальчики того же возраста, нагишом заключенные в прозрачные шары из устойчивого к запотеванию полимера со множеством дырочек для дыхания. Пара таких шаров каталась по комнате или ударялась о стены. Несколько мальчиков, освоивших навыки управления, то есть научившихся выгибаться в разные стороны, сумели извилистым курсом меж высоких детских стульчиков и гигантских горшков попасть в бетонный загончик, обустроенный как поле для пейнтбола. Здесь им приходилось мастерски преодолевать различные барьеры из сетей и веревок, листов гофрированного железа или тюков вонючей соломы. Имелись также неглубокие ямы, в которых можно было застрять. Одна располагалась прямо под роботизованной черпалкой, которая быстро опускалась, захватывала любой попавший к ней шар и поднималась к самому потолку, чтобы там его отпустить.

Происходящее поразило Чистотца, но еще более удивительным показалось, как легко управляется Кокомо с маленькими девочками и их сюрреальным потомством. И поняв, что вопреки опасениям она тут не узница, он позволил ван Броклину увести себя.

Наконец они попали в тупичок, где путь им преградил черный маскировочный холст из шелка-сырца. Ван Броклин громко шмыгнул носом.

— Входите, — произнес сиплый женский голос.

Протянув руку, Чистотец развел полы занавеса. Волоски у него на руке шевельнулись от статического электричества, когда он переступил порог помещения, тускло освещенного органической батареей и напоминавшего одновременно большой виварий и больничную палату. В ноздри ему ударил тошнотворно-сладкий запах молочной кислоты, а еще, слабее, — сальная вонь вазелина и пота.

— Сюда, — произнес голос.

Раздался шорох — очевидно, где-то шевельнулось крупное тело. Тело заливал янтарный свет от солнечной батареи, и Чистотцу невольно вспомнился светящийся кокон, в котором якобы обитал в Питтсбурге калека Эйнсли.

— Ну же! — подстегнул голос с отдышкой. — Я ждала тебя. О…

Загорелась еще одна лампочка. Женщина, если так ее можно было назвать, была гигантской, раздутой. Ее туша свисала на цепях с гидравлического подъемника. На шее у нее болтался контейнер, который в зависимости от того, как падал свет, казался то прозрачным, то стальным. Сама туша была обернута то ли газом, то ли марлей, но большая ее часть все равно оставалась на виду, красуясь чудовищными растяжками, блестящими пролежнями и шелушащимися шрамами. Чем дольше он осмеливался смотреть, тем больше ему казалось, что не столько у нее есть груди, сколько она сама и есть единая грудь, состоящая из бесконечных рядов сосков. Он не мог сосредоточиться, стремясь освоиться с представшей перед ним картиной: женщина кормила десятки людей. Извиваясь и пихаясь, как новорожденные щенки, под ней лежали взрослые мужчины.

Женщина встряхнулась, как морской слон, жировые складки затряслись так сильно, что порвалось несколько сосудиков. Поддерживающие ее витые тросы загудели от напряжения. С тявканьем, хрюканьем и проклятиями кормящиеся откатились в сторону и один за другим покинули палату. Женщина дернула за рычаг, чтобы лебедка вернула ее в вертикальное положение. Чистотец постарался смотреть ей в глаза. В иной жизни ее лицо, возможно, было красивым, теперь же превратилось в безобразную мясистую маску, местами растянутую, местами сморщенную.

— Поэтому тебя называют Кормилицей? — спросил он.

— Да, — ответила она. — Я податель пропитания и источник зависимости, вот почему они боготворят меня и проклинают одновременно.

В раскатистом женском голосе звучало отчаяние, с каким высасываешь из акваланга последние молекулы кислорода.

— Разве… я не понимаю, — пробормотал Чистотец. — Разве ты не… не слишком стара… разве они?

— Со мной так обошлись в «ЖизнеСиле», это подразделение «Эфрам-Зев». Во всяком случае, их врачи инициировали процесс. В моем молоке содержится особый энзим, который стимулирует вырабатывание антител. Я — источник толики того скудного здоровья, какое у них есть, или они, во всяком случае, в это верят. Всех ведь нас питает вера, правда? Пока мое молоко не иссякнет, они нуждаются во мне.

— Откуда взялись эти люди?

— Дорин, Джад и их приемная дочь Ланетт, та, что со сросшимися ногами, уже были здесь, когда я вернулась. Ее обвинили в покушении на безопасность общества, судили и приговорили к хирургической операции. Родители жили с ней в прогнившем трейлере, пока ван Броклин не привел их вниз, как Дейвина, того типа в палатке. Он обнаружил, как управлять станцией Феникс.