Зелье сатаны

Он хотел уже уйти, не дожидаясь появления милиции – ведь его снова возьмут на заметку, а, учитывая историю в Комарове, оправдаться будет очень сложно.

Старыгин уже сделал шаг в сторону и бросил последний взгляд на мертвого портретиста. И тут он заметил, что в полуметре от разбитой головы Синдерюхина в трещине асфальта что-то тускло блеснуло.

Машинально, не отдавая себе отчета, Старыгин наклонился и поднял с земли блеснувший предмет.

На этот раз, прежде чем спрятать находку в карман, он украдкой взглянул на нее.

И его подозрения превратились в реальность.

Как он и догадывался, это был оловянный солдатик.

Маленькая, ярко раскрашенная фигурка. Синий мундир, желтые ремни портупеи, нарядные красные штаны, заправленные в высокие сапоги, черный кивер.

Точно такой же солдатик, как тот, которого он нашел в Комарове, возле мертвого Никанорыча. Только вместо винтовки солдатик держал в руке обнаженную саблю.

Но тогда…

Никанорыч был, несомненно, убит, причем убит жестоким средневековым способом. О самоубийстве и речи не шло. Значит, и несчастный Синдерюхин не покончил с собой, не выбросился из окна. Его убили.

Старыгин испуганно огляделся по сторонам.

Может быть, убийца сейчас стоит совсем рядом с ним и удовлетворенно взирает на дело своих рук?

Но вокруг толпились только праздные зеваки, привлеченные запахом крови, как стервятники или трупные мухи. Никому из них не было дела до погибшего человека, всех интересовало только зрелище его смерти, только этот бесплатный кровавый спектакль.

И это было хорошо, потому что никто из них не смотрел на Старыгина, никто не заметил, как он поднял оловянного солдатика, и никто не обратил на него внимания, когда Дмитрий Алексеевич ушел – по-английски, не прощаясь.

Мусульманин вздрогнул, поднял глаза от разложенных на полу товаров и взглянул на Фридриха с испугом.

– Что ты сказал, высокоученый господин? Кажется, я тебя плохо расслышал!

– Ты всегда отличался отменным слухом, Мохаммед, и еще лучшим чутьем на деньги. Я спросил тебя, что такое уроборос мистагитус, и если ты ответишь мне на этот вопрос, Алоизиус заплатит тебе вдвое против обычной цены!

– Мохаммед никак не понимать хорошая высокоученая господина… – забормотал торговец, неожиданно приобретя какой-то чудовищный акцент. – Мохаммед плохо говорить твой язык и еще хуже понимать… Мохаммед надо идти, у него очень много дел… Мохаммед некогда разговаривать пустые разговоры…

Он торопливо сложил свои товары в суму и хотел уже взвалить ее на плечо, моментально забыв о своих коммерческих интересах. Однако Фридрих схватил раскаленную кочергу и быстро заступил дорогу мусульманину.

– Не изображай из себя осла, Мохаммед! – проговорил он злым полушепотом. – Не делай вид, что ты разучился говорить по-немецки! Все равно я тебе не поверю! Ты меня прекрасно понял, и у тебя есть ответ на мой вопрос! Имей в виду – ты не выйдешь отсюда, пока я не узнаю, что хочу!

На этот раз торговец, видимо, вовсе разучился говорить по-немецки, он забормотал что-то на непонятном языке, затем бросил на пол свою сумку и выхватил из широкого рукава длинный изогнутый нож с золоченой рукоятью. Видимо, он решил силой пробиться к выходу из кельи алхимика. Учитывая его недюжинную силу и опыт, это не должно было составить большого труда.

Однако Фридрих ожидал чего-то подобного. Он бросил в пламя спиртовки горсть красноватого порошка и тут же закрыл лицо полой одежды. Комнату заволокло клубами едкого бурого дыма, торговец мучительно закашлялся, выронил свой ятаган и попятился. Воспользовавшись его замешательством, алхимик подобрал левой рукой оружие и, размахивая раскаленной кочергой, загнал торговца в дальний угол лаборатории. Мохаммед прижался спиной к стене и злобно пялился на Фридриха своими темными глазами, явно не собираясь сдаваться.

– Слушай меня, торговец! – прошипел алхимик, приближая кочергу к самому лицу Мохаммеда. – Слушай внимательно! Мне необходимо узнать ответ на свой вопрос, иначе меня ждет мучительная смерть. Поэтому я готов на все. Сейчас я могу выпустить тебя отсюда, но ты далеко не уйдешь. Я позову каноника, отца Сильвестра, скажу, что хочу исповедаться. И поведаю ему, что видел, как ты осквернял хлеб причастия, поливая его ослиной мочой, и хулил Господа нашего Иисуса Христа и мать его, Пресвятую Богородицу. После этого тебя, конечно же, схватят и предадут страшной и позорной смерти, однако это не все: перед смертью тебя под пыткой принудят отречься от веры в Магомета и принять христианство…

– Вы не поступите так с бедным торговцем, добрый господин! – прохныкал Мохаммед, разом утратив свой варварский акцент. – Вы не примете на себя грех клятвопреступления! Это страшный грех для ваших единоверцев!

– Еще как приму! – проговорил алхимик насмешливо. – Иначе мне самому грозит костер! Так что не советую тебе испытывать мое терпение! Говори, что тебе известно!

Мохаммед поник, будто из него разом вышла вся жизненная сила, как вытекает сок из разрезанного плода. Он опустил глаза и проговорил тусклым, невыразительным голосом: