Работал Юрий Николаевич над переводом осетинских нартских сказаний со страстью и вдохновением. Достаточно сказать, что двадцать пять печатных листов он перевел за два месяца. Но что это был за напряженный труд!
В девять часов утра, сразу после завтрака, он усаживал меня за печатную машинку и начинал передиктовывать подготовленный утром текст подстрочника. По ходу диктовки многое менял, проверял на слух ритмический строй фразы, переставлял слова внутри предложения. Не удовлетворенный тем или иным сравнением, определением, он тут же на ходу искал новое, более точное и выразительное. Иногда мы искали вместе.
Работали мы до двух часов, до обеда, почти без отдыха, разве что я не выдерживала и просила прервать диктовку, чтобы несколько минут полежать, – ныла спина.
Обедали мы на открытой галерее. Дом небольшой, две комнаты, удобств никаких, готовили на печке, наскоро сложенной из кирпичей, и даже хлеб пекли дома. Хлеб вкусно попахивал дымком, а в корочках попадались мелкие черные угольки, но зато он был такой теплый и мягкий, что когда его резали, то, казалось, дышал под ножом. К обеду возвращались дети – они ходили с бабушкой купаться на Терек. Разморенные жарой и купаньем, дети сонно слушали наши рассказы о нартских похождениях. А потом шли в сад и засыпали прямо в высокой и прохладной зеленой траве. Мы тоже бродили по саду, среди одичавших плодовых деревьев, подбирали мелкие и вязкие яблоки, высасывали из них терпкий и кислый сок. Почему-то во время этих прогулок мы всё время молчали, порою ложились на траву и смотрели, как дрожит в нагретом синем воздухе тяжелая листва. Так проходил час.
– Пора за работу! – говорил Юрий Николаевич.
И снова мы в причудливом мире нартских богатырей.
Но вот часовая стрелка ползет к шести – рабочий день закончен. Мы наскоро выпиваем чай. Старенькая калитка со скрипом захлопывается за нами. Мы идем по плоскогорью, на котором расположен наш дом, сидим на теплых от дневного зноя округлых камнях, смотрим, как спускается за горы солнце. Небо темнеет, а на горах всё еще лежат закатные отблески, у нартов закат называют солнцем мертвых. Но в эти часы мы не разрешаем себе говорить о нартах, надо отдохнуть. Мы говорим о чем угодно – о детстве и о Москве, о друзьях и о любви, о счастье и о будущем, только не о работе, только не о литературе.
Иногда мы спускаемся вниз и по вьющейся асфальтовой ленте Военно-Грузинской дороги уходим в глубь Дарьяльского ущелья. Дорога засасывает, и мы идем, пока не стемнеет, идем быстрым шагом – после целого дня, проведенного за письменным столом, это очень приятно. Дышится легко, горный воздух омывает легкие, и кажется, что можно так идти без конца. На попутной машине возвращаемся домой, и в одиннадцать часов все спит – и дом, и сад, и горы, и мы…14