Зеленая лампа (сборник)

На сегодняшнем экране

Торжествует не старье.

Футуристы – будетляне

Дело сделали свое.

Раздавался голос зычный

Их продукций или книг,

Чтобы речью стал привычной

Революции язык.

Первым стал отважный витязь,

Распахнувший двери в мир,

Математик и провидец

Гениальный Велимир.

И оставил Маяковский

Свой неповторимый след,

Это был великий, броский

И трагический поэт.

И средь футуристов старший,

Мудрый их наставник-друг,

В Нью-Йорке проживавший

Третьим был Давид Бурлюк.

А четвертым был Крученых

Елисеич Алексей,

Архитектор слов точеных

И шагающий Музей.

Стал прошедшим их футурум,

Ибо времечко течет,

Но умельцам-балагурам

Честь, и слава, и почет.

И на том незнамом свете

Нынче встретились они,

Как двадцатого столетья

Неугасшие огни.

Вместе с ними там Асеев,

Член Литфонда Пастернак,

Будетлянская Расея

О своих скорбит сынах.

Читал стихи Глазков громко, не стараясь скрыть печального волнения. И как это было прекрасно, что в прощальный миг прозвучали над Алексеем Крученых имена его друзей и единомышленников!

Вернувшись из крематория, мы долго сидели в маленькой квартирке художника Игина, куда в последние годы любил захаживать Крученых, благо жил рядом, а Николай Глазков приходил сыграть партию в шахматы. И Коля снова читал нам эти, а потом и другие свои стихи и стихи Хлебникова, Крученых, Маяковского. Как много знал он наизусть!

За окнами была летняя Москва, такая, как во времена нашей довоенной юности, и вечер длился так же бесконечно. И, как в юности, сидели мы долго, до рассвета. Когда-то, в 1944 году, Николай Глазков написал:

И тебя зачислят в книгу

Небывалых стихотворцев,

И меня причислят к лику

Николаев Чудотворцев…

Не знаю, причислят ли его к лику чудотворцев, а вот в том, что Глазкова зачислят в книгу небывалых стихотворцев, – не сомневаюсь!

Несколько слов о Борисе Чичибабине

Наверное, так повелось с волошинских времен, что человеческие отношения, завязывающиеся в Коктебеле, всегда значительны и прекрасны. Конечно же, я давно знала поэзию Бориса Чичибабина, при первой возможности покупала его книги, хранила некоторые газетные вырезки с его стихами, видела его выступления по телевидению. Особенно запомнилась мне одна его передача – усталый, чуть сутулый человек на лесной поляне, среди травы и деревьев, ровным голосом, в котором, однако, чувствуется скрытое волнение, говорит об очень важных и сокровенных вещах, говорит доверительно, без всякой назидательности и вместе с тем с непоколебимой уверенностью в правоте своих убеждений. А потом читает стихи, свои стихи, в которых та же доверительность и та же убежденность… А потом на художественном совете фирмы «Мелодия» мы принимали пластинку Бориса Чичибабина, и навсегда запомнился его голос и особая неповторимая манера читать стихи.

И вот я еду на столетие волошинского Коктебеля. Наша общая знакомая говорит, что туда приедут Чичибабины, и просит передать им что-то, что именно, теперь уж и не припомню.

Тенистые дорожки коктебельского парка, такое яркое после дождливой Москвы крымское небо, горячее солнце и неповторимый коктебельский воздух, настоянный на листьях и травах, перемешанный с соленым морским дуновением. Я направляюсь к корпусу, где мне предстоит прожить десять счастливых безмятежных дней, наполненных разговорами о поэзии, встречами с друзьями, с добрым старым волошинским домом. Бывают в жизни такие блаженные дни!

Навстречу мне по дорожке шли два человека – высокий мужчина в клетчатой рубашке с короткими рукавами и распахнутым воротом, легкие светлые волосы, подсвеченные солнцем, подчеркивали загорелость его лица, а рядом – красивая женщина, показавшаяся мне очень молодой. И хотя я сразу узнала его, подойдя к ним и представившись, спросила:

– Вы Борис Чичибабин?

Но вместо ответа он обнял меня, и я не успела передать ему приветы и поручения от нашей общей приятельницы, как он представил меня своей жене и заговорил со мной так, как будто мы были знакомы уже невесть сколько лет и недавно расстались. Они пошли провожать меня до корпуса, в котором, кстати сказать, и сами жили, а потом мы вместе пошли в столовую, и оказалось, что и сидим мы за одним столом, и разговор, начавшийся на дорожке, всё продолжался и продолжался…