Зеленая миля

— Он — плохой человек, — автоматически пробубнил Джон.

— Ты прав, он злобный, как ворлок, — согласился Зверюга, в голосе его слышались успокаивающие интонации, — но тебе волноваться из-за него незачем. Мы его к тебе не подпустим. Ты ложись на койку, а я прямо сейчас принесу тебе кружку кофе. Горячего и крепкого. И ты сразу станешь другим человеком.

Джон тяжело опустился на койку. Я подумал, что он вытянется на ней и, как обычно, повернется лицом к стене, но он остался сидеть. Руки его как плети болтались между колен, он опустил голову и тяжело дышал открытым ртом. Медальон со святым Христофором, который дала ему Мелинда, вывалился из-под куртки и болтался в воздухе. Он убережет тебя, сказала она ему, но пока святой ничем не помог Джону. Он словно занял место Мелинды в могиле, о которой упоминал Гарри.

Но в тот момент я не мог позволить себе думать о Джоне Коффи. Я повернулся к остальным.

— Дин, достань револьвер и дубинку Перси.

— Хорошо. — Дин прошел к столу и отпер ящик, в котором лежали револьвер и дубинка, вытащил их.

— Готовы? — спросил я всех троих.

Они кивнули. Это были достойные люди, поведением которых в ту ночь я мог гордиться. Гарри и Дин немного нервничали, Зверюга же являл собой олимпийское спокойствие.

— Хорошо. Говорить буду я. Чем реже вы будете открывать рот, тем быстрее закончится наша беседа… хорошим или плохим. Согласны?

Вновь они кивнули. Я глубоко вздохнул и зашагал по Зеленой миле к изолятору.

Перси вскинул голову, прищурился от яркого света из коридора. Он сидел на полу и лизал кусок изоленты, которой я залепил ему рот. Второй кусок, круговой, отвалился (вероятно, пот или бриллиантин тому поспособствовали). Еще час — и он орал бы во весь голос.

Перебирая ногами, он подался от нас, но вскоре остановился, осознав, что деваться все равно некуда и дальше стены не уползешь.

Я взял у Дина револьвер и дубинку, показал Перси.

— Хочешь получить их назад?

Он подозрительно посмотрел на меня, потом кивнул.

— Зверюга, Гарри, поднимите его на ноги.

Они наклонились, подхватили Перси под упрятанные в брезент руки и поставили на ноги. Я подошел к нему вплотную. Мне в нос ударил запах пота, в котором Перси просто купался. И вспотел он не потому, что очень уж пытался вырваться из смирительной рубашки. Нет, он потел от страха, гадая, что мы сотворим с ним, когда вернемся.

Ничего плохого со мной не будет, наверное, думал Перси, они не убийцы… а потом вспоминал о Старой Замыкалке, и до него доходило, что в определенном смысле мы самые настоящие убийцы. Я лично отправил на тот свет семьдесят семь человек, больше, чем любой из тех, на чьей груди я закреплял ремень, больше, чем сержант Йорк, герой первой мировой войны. По логике, мы не могли убить Перси, но наши действия уже отличала алогичность, говорил он себе, сидя на полу со связанными руками и куском изоленты на физиономии. А кроме того, человеку трудно рассуждать логично, если он сидит в изоляторе, спеленутый смирительной рубашкой, словно муха, аккуратно упакованная в паутину.

Короче, момент для беседы с ним был самый подходящий.

— Я сниму изоленту, если ты пообещаешь, что не будешь вопить. Я хочу с тобой поговорить, так что крики мне ни к чему. Что скажешь? Обойдемся без них?

Я увидел облегчение в его глазах. Он понял: раз я хочу поговорить, значит, у него есть шанс остаться живым и невредимым. Перси кивнул.

— Если начнешь орать, изолента вернется на прежнее место, — предупредил я. — Это тебе понятно?

Второй кивок, более нетерпеливый.

Я поднял руку, схватился за уголок, дернул. Перси скривился от боли: лента прихватила с собой часть кожи, особенно на губах. Так что заговорил он не сразу.

— Снимите с меня смирительную рубашку, дылдоны паршивые, — выплюнул он.

— Снимем в свое время, — ответил я.

— Сейчас! Сейчас! Немед…

Я влепил ему оплеуху, прежде чем сообразил, что делаю… хотя, разумеется, я понимал, что может дойти и до такого. Понимал со времени моего разговора о Перси с начальником тюрьмы Мурсом, когда Хол порекомендовал отвести Перси более заметную роль в экзекуции Делакруа. Руку человека можно сравнить с наполовину прирученным животным. Большую часть времени она слушается, но иной раз вырывается из-под контроля и действует по своему разумению.

Треск пошел, как от ломающейся ветви. Дин ахнул. Перси вытаращился на меня, его глаза, круглые как плошки, едва не вылезли из орбит. Рот открывался и закрывался, открывался и закрывался, как у аквариумной рыбки, подплывшей к стеклу.

— Заткнись и слушай. Тебя следовало наказать за то, что ты сотворил с Делом, и мы воздали тебе по заслугам. Иначе мы наказать тебя не могли. Решение принималось единогласно, за исключением Дина, но ему пришлось идти у нас на поводу, потому что он бы горько пожалел, если б поступил иначе. Не так ли, Дин?

— Да, — прошептал Дин, бледный как молоко, — похоже на то.

— Если мы захотим, ты еще можешь пожалеть о том, что родился на свет, — продолжал я. — Мы постараемся, чтобы люди узнали, как ты чуть не сорвал экзекуцию Делакруа…

— Сорвал?..