Зеленая миля

— Да, из любопытства. Я знаю, любопытство надо приветствовать, даже благодарить Господа, что Он даровал его людям. Иначе я остался бы без работы. Но пятьдесят миль — слишком долгий путь, чтобы проделать его лишь ради удовлетворения собственного любопытства, особенно если учесть качество здешних дорог. Почему вы не хотите сказать мне правду, Эджкомб? Я удовлетворил ваше любопытство, теперь очередь за вами.

Что ж, я мог бы сказать: «Меня замучила урологическая инфекция, а Джон Коффи излечил ее, коснувшись меня своими руками. Это сделал человек, изнасиловавший и убивший двух маленьких девочек. Вот меня и заинтересовало, как такое могло случиться? И любого на моем месте это заинтересовало бы. Я даже подумал, а вдруг Гомер Криб и его помощник Роб Макги арестовали совсем не преступника. Несмотря на все улики. Потому что человека, руки которого обладают такой делительной силой, нелегко представить себе преступником, насилующим и убивающим детей».

Но с другой стороны, может, говорить этого и не следовало.

— У меня возникли некоторые вопросы. Во-первых, не делал ли он чего-то подобного раньше?

Хаммерсмит повернулся ко мне, его глаза внезапно зажглись, и я понял, что передо мной сидит очень умный человек, пусть и старающийся ничем себя не выдать.

— Почему? — спросил он. — Почему вы хотите это знать, Эджкомб? Что он вам сказал?

— Ничего. Но за человеком, сотворившим такое, обычно что-то замечалось и прежде. Они же входят во вкус.

— Да, — кивнул Хаммерсмит. — Входят. Несомненно, входят.

— Вот мне и подумалось, что достаточно просто проследить его путь и все это выяснить. Личность он примечательная, опять же негр, так что несложно узнать, как он попал в Тефлон.

— Рассуждаете вы вроде бы и правильно, но в случае с Коффи этот путь привел в тупик. Я знаю.

— Вы пытались?

— Да, и остался у разбитого корыта. Вроде бы два человека видели его на железнодорожной станции Кноксвилла за пару дней до убийства девочек Деттериков. В этом нет ничего удивительного, ведь Коффи повязали на берегу реки, совсем рядом с Великой южной дорогой, так что скорее всего он пришел сюда из Теннесси. Я получил письмо от одного человека, который сообщил, что весной нанимал большого лысого негра ворочать для него ящики. Из Кентукки. Я послал ему фотографию Коффи, и человек этот его признал. Но больше-то ничего… — Хаммерсмит покачал головой и пожал плечами.

— Вам не показалось, что это довольно-таки странно?

— Более чем странно, мистер Эджкомб. Такое ощущение, что он свалился с неба. И он сам тут не помощник: не может вспомнить, что происходило с ним на прошлой неделе.

— Это точно, — согласился я. — Как вы можете это объяснить?

— У нас Великая депрессия, вот как я могу это объяснить. Множество людей ищут, где добыть пропитание. Оклахомцы хотят собирать персики в Калифорнии, бедные белые — строить автомобили в Детройте, черные из Миссисипи — работать на обувных и ткацких фабриках Новой Англии. Все, белые и черные, думают, что на новом месте им наконец-то улыбнется счастье. В Америке сейчас трудные времена. Даже такого гиганта, как Коффи, замечают далеко не везде… пока у него не возникает желание убить двух маленьких девочек. Маленьких белых девочек.

— Вы в это верите? — спросил я.

Он вскинул на меня глаза.

— Иной раз и верю.

Его жена высунулась из кухонного окна, как машинист из кабины паровоза.

— Дети! Пирожки готовы! — Она повернулась ко мне. — Не хотите попробовать, мистер Эджкомб?

— Я уверен, что они восхитительны на вкус, мэм, но позвольте мне отказаться.

— Хорошо. — Она скрылась на кухне.

— Вы видели, какие у него шрамы? — резко спросил Хаммерсмит. Он все смотрел на детей, которые никак не хотели оторваться от качелей.

— Да. — Меня, однако, удивило, что он знает о шрамах.

Моя реакция не осталась незамеченной, и Хаммерсмит рассмеялся.

— По ходу суда адвокату защиты удалось одержать лишь одну победу: он сумел добиться того, что Джон Коффи снял рубашку и показал спину присяжным. Прокурор, Джордж Пиретсон, сопротивлялся как мог, но судья все-таки разрешил Коффи раздеться. Да только старина Джордж надрывался напрасно. Присяжные в этих краях не воспринимают утверждения психиатров о том, что люди, которых третировали в детстве, в некоторых ситуациях ничего не могут с собой поделать. В целом я согласен с присяжными… но шрамы ужасные, это точно. Что вы можете о них сказать, Эджкомб?

Я видел Коффи в душе, поэтому понимал, о чем толкует Хаммерсмит.

— Они бесформенные. Как бы неравномерно заросли.

— Вы знаете, в чем причина?

— Кто-то нещадно выпорол его еще ребенком. До того, как он вырос.

— Но им не удалось изгнать из него дьявола, не так ли, Эджкомб? Следовало отложить плеть в сторону и утопить Коффи, как слепого котенка. Или вы так не думаете?

Наверное, мне следовало согласиться и откланяться, но я не смог заставить себя пойти самым легким путем. Я же видел Коффи. И чувствовал прикосновение его рук.