Зеленая ночь

Солнце уже взошло и сияло сквозь беловатую дымку, похожую на пыль солончака. Гариб представил себе, как там, за густыми камышами, сверкает под солнцем озеро, солнечные блики золотыми монетками переливаются на поверхности воды, свежий утренний ветерок легонько треплет метелки камышей…

Он вошел в полутемную сторожку.

Серхан храпел, раскинувшись на железной койке. Грудь его вздымалась, как кузнечные мехи, лицо и шея были потны и красны.

С трудом приподняв веки, Серхан взглянул на Гариба и снова закрыл глаза. Сильные руки его были скрещены на груди, будто он демонстрировал свои большие японские часы с браслетом из белого металла.. Гариб окликнул его. Серхан что-то пробормотал, но уже через минуту сторожка опять наполнилась громким храпом.

И, словно в ответ на храп, в камышах затрещали выстрелы.

— Серхан! — Гариб схватил Серхана за пыльный сапог. — Вставай, Серхан! Смотри, что творится! Вставай!

Пружины взвизгнули, храп на секунду прекратился, потом стал еще гуще.

Гариб стоял на пороге, беспомощно оглядываясь по сторонам.

Со всех сторон — впереди, слева, справа — без умолку трещали выстрелы. Казалось, этой сумасшедшей пальбе нет конца, она всегда, вечно будет звучать в ушах!..

Ломая кусты, Гариб бросился к озеру. У самого берега прямо на него из камышей вышел человек. Толстый, в широкополой соломенной шляпе. Глаза у него были налиты кровью, лицо багровое.

Чуть поодаль стоял Адыширин. Увидел Гариба и, словно для того, чтоб показать ему, что не имеет никакого отношения к происходящему, обеими руками взялся за ремень висевшей на плече двустволки.

На озере стоял переполох. Птицы, почуяв смерть, хлопая крыльями, метались с островка на островок. Поверхность озера не переливалась солнечными монетками. На воде, распластанные, словно старые тряпки, открыв солнцу белые грудки, плавали четыре утки…

С трудом оторвав глаза от мертвых уток, Гариб посмотрел на ружье в руках толстяка, на патронташ, набитый патронами, и обернулся к Адыширину.

— Дядя Адыширин… — с трудом переводя дух, проговорил Гариб, глядя на заросшее щетиной лицо.

Адыширин молчал, упорно глядя на носки своих кирзовых сапог.

Толстяк, прищурившись, поглядел на Гариба. Чего трепыхается? Растерянно усмехнувшись, он перезарядил двустволку; ствол щелкнул, становясь на место.

— Стой! — крикнул Гариб, бросаясь к нему. И, крепко ухватив ружье за ствол, проговорил тихо: — Стой!

Растерянная улыбка сползла с лица толстяка, щеки стали еще багровее. Он осторожно потянул к себе ружье.

— Это еще что?.. — пробормотал он, чувствуя, что парень не отдает ружье.

Снова хлопнули выстрелы, и Гариб окончательно рассвирепел.

— Вон отсюда! — крикнул он, сунув ружье толстяку. — Убирайтесь! Если…

Толстяк был потрясен. Не находя, что сказать, он бросил взгляд на мертвых уток, потом на Гариба. Пожал плечами… Перекинул двустволку через плечо и, пригнувшись словно под тяжестью, пошел от озера, давя сухие камыши.

— Можно войти?

Не дождавшись ответа, Джавад поднялся на веранду.

В желтоватом свете электрической лампочки Серхан не сразу узнал стоявшего перед ним человека.

— А-а, уста Джавад? — Держа кусок арбуза, он выпрямился, откинувшись на спинку стула. — Садись, угощайся арбузом.

У Серхана разламывалась голова, жгло под ложечкой. Он выдул несколько кувшинов холодного айрана, съел пол-арбуза, но внутри жгло и во рту стояла горечь.

«Чего это его принесло в такую поздноту? Вроде никто не помер…»

Серхан впился зубами в мякоть арбуза, розоватый сок потек по подбородку, закапал на открытую грудь…

— Ужинать будешь, уста Джавад? Скажу, чтоб подогрели.

— Я сытый. Бог даст, на свадьбе у тебя угощаться будем.

Джавад обвел взглядом просторную веранду. Стены были недавно побелены, от пола шел запах олифы, видно, только настлали.

На веранду выходили три двери. За одной слышался мужской голос, окно, также выходящее на веранду, залито было голубоватым светом, похоже, смотрели телевизор. Джавад прислушался: да, густой мужской голос шел из телевизора, он узнал его: «Сейчас в колхозе «Красный Азербайджан» серьезно готовятся к машинной уборке хлопка. Члены бригады, возглавляемой молодым механизатором Балаханум Фарзалиевой, взяли обязательство получить с каждого гектара пятьдесят центнеров белого золота…»

Больше он слушать не стал. «Что ж, пусть они там выполняют свои обязательства, Серхан пускай ест свой арбуз, а я буду ждать момента завести разговор… А Серхан, видно, парень не промах. Какой домина отгрохал! От отца-то хибара осталась: толкни посильней — завалится… А как сестру замуж выдал!! До сих пор свадьбу забыть не могут. И мать содержит достойно. Да уж если даст бог сына, пускай такого дает».