Зеленая ночь

Откинув назад голову, Джавад посмотрел на жесткие кривоватые пальцы с грязными суставами и, вздохнув, поднялся с табуретки.

— При мне нету. Пойдем домой.

Шаммед-Лиса шел рядом с Джавадом, посмеивался, говорил что-то, но Джавад не слыхал его слов. «Вот, гляди, — думал он, — ему, сукиному сыну, и тридцати нету, а я, взрослый мужик, его боюсь. А он Серхана боится. А тому и вовсе двадцать пять. Что же это получается? Старшие боятся младших. Выходит, они сильнее. За одного закон, за другого сила, третий просто без совести… Вот сейчас Лиса возьмет и слопает мои две сотни. Честным трудом добытые. Гасанкулу, мир праху его, не зря говорил: ишак добывает, жеребец съедает!»

…Шаммед-Лиса уже нагнул голову, собираясь пролезть в комнатку, но Джавад тронул его за плечо:

— Тут постой, за воротами. Сейчас выйду.

Кое-как продравшись через стаю ребятишек, мгновенно облепивших его, Джавад поднялся на веранду и, не взглянув на Кендиль, обрадованно блеснувшую глазами, прошел в переднюю комнату. В доме их было пять, в одной ребятишки спали, в другой ели, но сюда, в маленькую комнату, помещавшуюся в торце дома, всем, кроме него и Кендиль, вход был заказан.

В углу комнаты, устланной ковриками и паласами, стоял старый большой сундук. Опустившись перед ним на колени, Джавад аккуратно сложил черное бархатное с бахромой покрывало. С трудом поднял тяжелую крышку, из-под груды одежды, пропахшей полынью, достал небольшой узелок, положил его на колени и, словно портянку, стал осторожно разматывать зеленую шелковую тряпицу. От денег, сложенных аккуратными стопками, как и от одежды, исходил запах полыни…

Проклиная Шаммеда, Джавад отсчитал двадцать розовых десяток…

— Что случилось, Джавад? — обеспокоенно спросила Кендиль, когда он вышел на веранду.

— Сейчас приду, — сказал он вместо ответа.

Отворил калитку, огляделся…

— На, бери. — Джавад протянул Шаммеду деньги. — И больше не нарушай закон.

Шаммед-Лиса поплевал на пальцы, не спеша пересчитал десятки, аккуратно сложил их, убрал в карман и улыбнулся:

— Маленькая у тебя голова, уста Джавад, а мозги имеются. Будь здоров!

* * *

После ужина, часок подремав на веранде, Джавад отправлялся на покой, и минут через пять спальня наполнялась громким храпом. Сегодня он ушел сразу, как собрали посуду, прошло полчаса, а храпа не было слышно.

Пришла Кендиль, легла. Джавад заворочался.

— Ты кому деньги-то отдал? — спросила Кендиль, положив ладонь ему на руку.

— Взаймы дал одному…

По голосу и по тому, как поспешно ответил, Кендиль поняла, что Джавад врет, но приставать не стала, даже не огорчилась. Кендиль никогда не лезла в денежные дела. «Он заработал, ему и тратить. Семьянин Джавад — лучше не бывает, как сыр в масле катаемся. И к матери моей, и к брату всей душой!»

Джавад осторожно вытянул руку из-под ладони жены, пристроил на живот. Рука показалась ему тяжелой, он переложил повыше — на грудь. «Повезло мне с женой. Золотая женщина. Только ради нее и маюсь с Гарибом. Не замажь я сегодня рот Шаммеду, ославил бы парня на весь район. Каково бы ей, бедной?..»

Где-то в глубине души Джавад чувствовал, что дело обстоит не совсем так, — Гюльсум замешана, но признаться в таком деле даже самому себе не позволяла гордость.

— Спишь, Джавад? — Кендиль дотронулась до его плеча.

— Засну, если дашь возможность.

Жена приподнялась на локте, заглянула ему в лицо, но в темноте ничего не разглядела.

— Что-то ты последнее время все спишь, спишь… — она огорченно вздохнула.

— Отпрыгался я, Кендиль, — устало, будто весь день камни таскал, сказал Джавад. — Было время — на совесть потрудился.

Жена тихонько засмеялась. Погладила его заросшую шерстью грудь.

— Так что ж выходит? Состарился?

Джавад виновато вздохнул. «Хорошая она женщина, вот только… Не понимает. Есть у меня настроение, нет — ее не касается, Конечно, молодая еще…»

Кендиль было тридцать семь, она родила семерых, но по виду никак не скажешь. Волосы смоляные, лицо гладкое. В теле, хотя вовсе не толстуха. И рослая, чуть пониже его; идет — половицы поскрипывают.

В комнате Гюльсум хлопнула дверь.

Джавад приподнял голову.

— Не спит?

— Уже дня четыре… Нету ей сна, — Кендиль убрала с его груди руку.

После «бакинской истории» Джавад не мог заставить себя ласково поговорить с племянницей. Поздоровается, бросит несколько слов, и все. Но стоило ему украдкой взглянуть на девушку, как сердце обливалось кровью. Словно тень легла на лицо, в глазах застыла печаль. Иной раз Джаваду так хотелось подойти к Гюльсум, погладить ее по голове, утешить, но он вспоминал «бакинскую историю», и кровь в нем вскипала: «Сама виновата. Затоптала мою папаху в грязь!»

Любил он племянницу не меньше своих детей, а может, и больше, потому что у Гюльсум, кроме него, Джавада, не было на свете ни единой родной души.