Зеленая ночь

— Как это «что сказать»?! — Джавад обиженно поджал губы. — К тебе завтра вся деревня явится. Принять надо людей! Свадьба ведь! Понимаешь — свадьба! Все должно быть в лучшем виде. Если что надо — скажи.

Малейка хлопнула его по колену:

— Спасибо, Джавад! Да будет аллах тобой доволен!

— Будет аллах доволен, не будет — его дело. Мне главное, чтоб ты была довольна!

— Да как же мне недовольной быть? Семь овец пригнал во двор. Два мешка рису. Водки столько ящиков нагородили! И все твои расходы. Что ж, у меня совести нет — недовольной быть?

— А ты все-таки подумай, Малейка. Может, что забыли. Может, чего маловато? Не дай бог, осрамимся!

— Да хватит! — успокоила Малейка. — Не из голодной деревни явятся.

— Нет, Малейка, не скажи. — Джавад покрутил маленькой головой. — Покойного Гасанкулу помнишь? Он как говорил: на свадьбу идешь — пять животов берешь. Четыре набьешь — пятый достаешь: может, еще что дадут?.. Люди на свадьбу повеселиться идут, попить, поесть от пуза.

— Все равно хватит. Хоть весь район собери — накормим. — Малейка глянула на дочь, глубоко вздохнула, но сжала губы и выпустила воздух через нос. — Дай бог им счастья! — сказала она.

Джавад взял из стоявшей на столе хрустальной солонки щепоть соли, бросил на пол.

— Солью клянусь, Малейка, будто собственных детей женю. Гариб… Сама знаешь, Гюльсум мне как старшая дочка. — Он посмотрел на освещенное окно девушки.

Гариб тоже поднял глаза на окно. Он все время украдкой поглядывал туда, но сейчас, когда Джавад заговорил со слезой в голосе, он вдруг почувствовал, что к его глазам подступают слезы, и, уже не таясь, без стеснения, посмотрел на яркое окошко. Недавно она выходила из комнаты, но, кажется, кроме него никто не заметил ее появления. Иначе Джавад не стал бы так громко говорить о свадьбе — при девушке это не положено. А она словно нарочно вышла — послушать. Стоит у открытой двери, кусает губы и так глядит на Джавада, будто ей позарез нужно что-то сказать ему. Так нужно, что сейчас она не выдержит, закричит…

Когда девушка, осторожно притворив дверь, ушла наконец к себе, Гариб точно знал, что она сейчас плачет.

На душе у Гариба было тревожно. Почему она плачет? Может, обидели? А может, это от радости? Но тогда почему она ни разу не взглянула на него, будто его и нет? Стесняется? Но завтра она станет его женой, им вместе жить — чего уж теперь стесняться? Какая-то она стала другая, не та девушка, что сидела у его кровати, болтала про индийские фильмы и вытирала ему лицо душистым платочком. «Может, она не любит меня? Идет против воли? Но зачем?» — ему показалось, он вслух произнес свой вопрос, — Гариб вздрогнул, повел взглядом по сторонам и услышал, как Джавад сказал Малейке:

— И с музыкантами я сам расплачусь.

Малейка согласно кивнула и снова взглянула на дочь, но та, словно боясь встретиться с ней взглядом, откинув назад голову, глядела на лампу, сиявшую под потолком.

Гариб видел, что мать подавлена и сестра не в своей тарелке, что женщины прячут глаза, но все мысли его были заняты Гюльсум. Раньше он как-то не замечал ее, не думал о ней. Когда девушка попадалась ему на глаза, он испытывал удовлетворение, даже гордость — красивая у него невеста! — и тотчас забывал про нее. А сейчас!.. Если б позволяли приличия, он просто пошел бы к ней: «Что случилось, Гюльсум? Почему ты такая грустная?»

Ладно, отложим на завтра. Завтра ночью она будет ждать его в комнате невесты. И он войдет туда как муж, как хозяин, станет перед ней и задаст наконец свой вопрос: «Почему ты вчера была такая грустная?» Да, именно эти слова будут его первыми словами, когда он войдет в нарядную комнату молодой. И она положит голову ему на грудь, улыбнется стыдливо и счастливо и станет шептать ему несмелые, ласковые слова, и всю его тревогу смоет, унесет, как весенним теплым дождем.

— Пойдем, сынок, завтра чуть свет…

Малейка не договорила, вздохнула тайком и, опершись руками о колени, поднялась со стула. Взглянула на дочь и следом за ней направилась в полутемный угол веранды. Гариб почувствовал, что неспроста это. Ничего, пусть пошепчутся! Он снисходительно улыбнулся.

До самого дома и мать, и Гариб молчали.

Вошли во двор, Гариб взглянул на сверкающие в темноте глаза овец, привязанных под шелковицей, спросил:

— Может, покормить их?

— Не стоит, завтра с утра прирежут.

Малейка не пошла в комнату, села на веранде, у столба, подняла голову и стала глядеть на луну. Говорила — спать надо, а сама, похоже, и не собирается ложиться. Прошло минут пять, десять, мать по-прежнему не отрывала глаз от луны. Что она там нашла интересного?

Гариб сел рядом и, словно боясь помешать мыслям матери, тихонько окликнул ее.

— Мама!

Малейка опустила голову.

— Ты чего какая-то не такая?

— Ах, сынок, лучше б мне умереть!..

— Ты что, мама? С чего ты?

— Я тебе… объяснить должна… — Все так же пряча глаза, Малейка с трудом выдавливала из себя слова: — Не знаю, как тебе сказать… И не сказать нельзя… Завтра невестку в дом приведем… А она… Ой, ну как я скажу!..

— Говори, мама. Говори!