Зеленая ночь

— Гюльсум… Она… Когда в Баку была… Негодяй один сбил ее с пути. Вот дело-то какое, сынок. — Малейка всхлипнула. — Я потому сказала, чтоб ты завтра, чего доброго, скандал не учинил…

Наступила тишина, и в этой тишине Гариб слышал лишь, как гудит у него в ушах. Гуд этот все нарастал, становился гуще… Гариб не понимал, что еще говорила мать. Он словно стоял над глубоким колодцем, а Малейка твердила что-то там, в глубине, и до его слуха долетали лишь отдельные слова: «Честь Джавада… семеро детей… Кендиль… сестры дочка… жалко…»

Гариб зажал уши, хотел закричать, но кричать не было сил. Странное дело: сквозь непрерывное гудение в ушах доносилось блеяние овец. И самое удивительное — мысли его были заняты совсем не тем, что сказала мать. «Интересно, — думал Гариб, — понимают овцы, что их завтра прирежут?.. А вообще есть у овец ум? Овечий ум!..»

9

Казалось, люди истосковались по веселью, зашли в тойхану[2] и не выходят. Сидеть было уже негде, то и дело подходившие гости, тесня других, кое-как усаживались за столы, но многие стояли. Был такой шум и гомон, словно все, кто жил в районе, собрались тут и говорили все разом. Музыканты играли без роздыху, одна пляска сменяла другую.

Во дворе за шелковицей разложены были очаги, над ними висели огромные казаны, и в казанах варились туши вчерашних баранов.

Проворные парни то и дело шныряли с подносами, таская в тойхану угощение. На деревьях развешены были лампочки, было светло как днем, но Гариб сумел отыскать себе темный угол.

Он стоял под айвой, свесившей ветви над оградой, и из своего убежища смотрел на тойхану, на гостей, кишевших во дворе и на веранде, а больше всего на окно, задернутое оранжевой занавеской. Только что в эту комнату с оранжевой занавеской на окне под громкую веселую музыку провели Гюльсум.

Гариб с ног до головы был во всем новом. Джавад купил ему черный костюм, белую сорочку, остроносые туфли. Только трусы да майка остались на нем свои. В чужой одежде он и сам себе казался чужим, он словно и к свадьбе-то не имел особого отношения — так, один из гостей… Как всякий гость, он будет есть, пить, танцевать, а когда устанет и захочет спать, уйдет. Вот только куда? Под шелковицей мелькнул Джавад, вид его напомнил Гарибу, что он не гость, что это его свадьба и там, за оранжевой занавеской, его ждет невеста. Как она встретит его? Какое у нее будет лицо? Почему она ему не сказала? Почему?.. Гариб думал об этом всю ночь и весь день… Гарибу было холодновато, знобило. Одно утешало: здесь, в районе, не принято, чтоб невеста и жених вместе сидели с гостями. Увидели б, как у него зубы щелкают, невесть что подумали бы…

Как нарочно, перед глазами все время мелькал Джавад. В тойхану он не заходил — сегодня он за отца невесты, и по обряду ему не положено показываться в жениховом доме. Но Джавад так активно во все вмешивался, что уже не понять было, чей он сейчас отец: жениха или невесты. Он рыскал по двору, совал нос в котлы, давал указания поварам и разносящим еду парням. Из своего уголка Гариб видел, что зять обеспокоен, все головой крутит, и чувствовал, что Джавад ищет его.

— Ха, вот он где! — Джавад вынырнул откуда-то сбоку. — Ты чего ж это прячешься? Небось с голоду помираешь? Пойдем, пойдем!..

Джавад потащил Гариба на веранду.

— Слушай, Кендиль! — Джавад остановил жену, которая с той самой минуты, как привезли невесту, беспрерывно сновала по дому. — Парень-то с утра не жравши. Дай ему что-нибудь! — Джавад подтолкнул к ней Гариба.

— Да я ему все отдать рада… — Кендиль умиленно посмотрела на брата. — Нельзя его кормить. Не положено. Разойдутся гости, сядут жених с невестой друг против дружки и будут есть из одной тарелочки…

— Ну, а мне? — жалобно протянул Джавад. — Я чего ради с голоду помираю?

— Не помрешь! — И Кендиль метнулась куда-то в дом.

— Правду говорил покойник Гасанкулу: сытый голодного не разумеет. — Джавад обиженно вздохнул. Он и понятия не имел, сыта или не сыта Кендиль, удалось ли ей присесть хоть на минутку. Голодный, а потому злой, он был уверен, что все успели набить животы, только про него забыли. А забывать про Джавада не стоит: все заботы, все тяжести на его плечах, а когда тащишь такую ношу, ноги не должны подкашиваться от голода.

Есть Джаваду очень хотелось, и было обидно, что про него забыли, но больше всего беспокоило его сейчас не это. Гариб не давал ему покоя.

Джавад внимательно оглядел шурина. Черный костюм, белоснежная сорочка — тут полный порядок; купленные вещи сидели на нем словно сшитые на заказ, но вот лицо… Лицо Джаваду не нравилось. Бледное и какое-то пустое, точь-в-точь как тогда, когда он, застонав, уронил голову на швейную машинку. Джавад положил ему руку на плечо, хотел потрясти, сказать: такой день, Гариб, держись, будь мужчиной, но почувствовал, что тот просто не видит его. Уставившись на овечьи шкуры, брошенные под шелковицей, Гариб думал о чем-то своем.

— А Якуба-то не-ет… — со значением протянул Джавад, пытаясь вывести парня из задумчивости. — Сам ему приглашение вручил. Обижен он на тебя… Выбери время, сходи, успокой старика…