Зеленая ночь

Вдалеке вспорхнула какая-то птица и, плеща крыльями по воде, перелетела с островка на островок. Гариб повернул голову и увидел беловатый столб дыма, поднимающийся прямо вверх. Потом из-под белого дыма вырвалось зеленоватое пламя. Костер.

Где-то рядом послышался хрипловатый выкрик: «Ушел! Ушел!..» И хрюканье. Прямо на Гариба из камышей ринулось несколько кабанов, они убегали от людей, от смерти…

У Гариба пересохло в горле: «Серхановы гости! Разорят заповедник!»

Задыхаясь, давя камыши, Гариб бросился к костру. Там, где камыш редел, возникли вдруг темные мужские фигуры. Что-то невидимое с силой толкнуло Гариба в грудь, он упал.

Гариб лежал на спине. Луна стояла перед самыми его глазами. Теперь она тоже была зеленой…

Перевод Т. Калякиной.

КОЛОДЕЦ

1

Уставившись в земляной пол кухни, усыпанный шелухой лука и картофельными очистками, Умид медленно расстегивал халат, сплошь заляпанный жирными пятнами.

Как бы отыскивая, кому излить душу, обвел взглядом давно не беленные стены, насквозь провонявшие луком, — даже ночью слышал он эту вонь, — покосился на раздаточное окошко, прислушался к гомону, стоявшему в столовой…

— Не могу! Не выходит у меня! — он сдернул с себя халат и швырнул его на деревянную колоду. Выговорил наконец слова, камнем лежавшие на сердце…

Сунув голову в раздаточное окошко, Умид глазами поискал директора. Не видно… Всегда тут толчется, а как понадобился — нет его… Он пальцем поманил официанта:

— Скажи директору, пусть ищет другого! Я больше работать не буду!

И, не слушая посыпавшихся проклятий, не обернувшись, как ошпаренный выскочил из кухни.

Тыльной стороной ладони Умид вытер крупные капли пота, усеявшие лоб и подбородок. И сразу вонь — будто луковица очищенная в руке!.. Он быстро подошел к колонке, стащил старенькую рубашку и встал под тугую теплую струю, больно хлеставшую по лопаткам. «Как я скажу отцу, что ушел из столовой?.. И дяде Халыку в глаза смотреть совестно… То проходу ему не давал, работы просил. А неделю потрудился, и пожалуйста — пороху не хватило!» Умид до локтя натер руки желтоватой грязью, смыл. Понюхал — все равно пахнут. «А если не получается у меня?! В армии при кухне был!.. Ну и что?! Во-первых, я не поваром был, только помогал Кирсанову. Воды принеси, морковь порежь, картошку всыпь… Это же не готовка».

Он шел по деревенской улице, пыльной и бесконечной. Куда шел, не знал. Знал одно — подальше от столовой, от этого шума, галдежа, ругани!.. Нарочно свернул за угол — так столовую не было видно. «Если дядя Халык будет очень ругаться, покажу ему табель с отметками. Правильно, скажу, окончил в Барнауле курсы. Два месяца учили на повара — все верно. А ты погляди на отметки: ни единой четверочки! Какой это специалист, если кругом тройки?..»

Рядом затормозил газик. Громко щелкнув, распахнулась передняя дверца, и у парня мигом выскочило из головы все, что он так складно придумал.

Председатель Халык смотрел на Умида пристально, но странно как-то смотрел… Усталые, отекшие глаза, казалось, не видели его.

— Вечером зайдите с отцом, — нехотя, словно устав от разговоров, произнес председатель.

И так же лениво, нехотя повернулся и хлопнул дверцей. Пири с места дал газ. Машина скрылась в облаке пыли. Умид зажмурил глаза, сомкнул губы. Мелкая желтоватая пыль мгновенно забила ноздри. Месяц стой так с закрытыми глазами, откроешь — все то же. Задержав дыхание, Умид приподнял веки: желтая завеса пыли редела, таяла… Он легонько потянул носом и ощутил, как липкой грязью осела в глотке пыль. «Быстро же он пронюхал, что я бросил работу!»

Умид свернул на тропинку напрямик к дому. Достал сигареты, закурил. В столовой небось черт-те что творится… Все кричат, требуют еды, а директор стоит в дверях и объясняет посетителям, мол, повар сбежал. От этой мысли пареньку стало не по себе. Он приостановился, посмотрел назад, потом махнул рукой, что означало: была не была! Лицо его помрачнело, словно солнце закрыли тучи.

Умид отшвырнул сигарету и правой рукой шлепнул по левой. Комара на руке не было, только пятнышко крови…

Из-под кучи кизяка валил густой, молочного цвета дым. Выше дым редел, желтел, еще выше делался синеватым. Из-за клубов этого трехцветного дыма, кашляя, появился отец. Белая рубаха делала Меджида-киши неразличимым в белом дыму.

— Комариное племя выкуриваю! — сказал он, взглянув на стоявшего у айвана сына. И пошел к нему, волоча шлепанцы.

Посреди широкого отцовского лба сидел комар… Кажется, он расположился там основательно. Умид поглядел к а длинноносое, коричневое в сумерках лицо отца, на седые его брови. Снова перевел взгляд на комара.

— Не чувствуешь? — спросил он.

— Что?

— Комар у тебя на лбу.

Отец нахмурил брови, морщины сдвинулись, стали глубже. Комар и не думал улетать.

— Да сгони ты его! — не выдержал Умид. — Кровь же твою сосет!..

Отец махнул рукой.

— Нужна ему стариковская кровь!..

От едкого дыма щипало глаза, першило в горле. Умид поднялся на айван, щелкнул выключателем. В электрическом свете белый кизячный дым струился горным туманом.

— Зря глаза травишь, отец! Комарам твой дым хоть бы что.