Зеленое дитя

До этого момента я отвечал наугад, скорее, из вежливости. Но когда прозвучали первые вопросы, и я на них ответил, я вдруг почувствовал, что ступил на какую-то неведомую тропу, которая может завести меня куда угодно. Я вдруг проникся сознанием своей судьбы — впервые в жизни эта темная сила, что зовется судьбой, влекла меня к чему-то неподвластному человеческой воле, заставляя подчиниться заранее определенному ходу событий.

— Хорошо, — заметил мой собеседник. А затем, будто вторя моим мыслям, добавил: — Против судьбы и стихия бессильна.

Снова воцарилась тишина, все пили молча. Затем все тот же человек сказал:

— Вы проведете в этом доме пару дней, отдохнете, а мы все для вас устроим. К этому времени подъедут проводники из Ронкадора.^{17} Путешествие по реке занимает много недель, — мы советуем вам ехать верхом, в этом случае дней через двадцать вы доберетесь до цели. В горах вы встретитесь с революционным отрядом генерала Сантоса. Остальное — на месте.

Пока он объяснял, я припомнил самое существенное, без чего невозможно было разобраться в том лабиринте, куда завел меня слепой рок Из разговоров с сокамерниками по кадисской тюрьме я более или менее представлял себе общее положение дел в Южной Америке. Излюбленной темой для пересудов в колониях, зависимых от метрополии и подчинявшихся либо наместникам-тиранам, либо военным, была коррупция, процветавшая на родине, в Испании (кстати, масштабы этого зла часто преувеличивали). Легко догадаться, что среди приезжих и местного населения годами вызревал дух недовольства, с которым Испания, увы, справиться не могла из-за угрозы иностранного вторжения и гражданских беспорядков внутри страны. Последним актом, завершившим падение Империи,^{18} стало вторжение Наполеона на Пиренейский полуостров. Для отдаленных провинций оно прозвучало сигналом к действию: настало время утвердить свою независимость и сотворить новый мир. Но хотя идеи Французской Революции давно проникли в американские колонии, активность большей частью развивала местная милиция, и в итоге власть в новых республиках оказалась в руках военных, с которыми регулярные испанские войска быстро вступали в союзнические отношения. Почти все революции в колониях были бескровными, но миром дело не кончалось. Хунтой, как правило, командовал диктатор, — человек темный и несговорчивый; в результате все до единой колонии раздирала внутренняя борьба за власть. В каждой стране имелась своя горстка идеалистов, которые жили принципами республики и только ждали случая изменить политику страны на благо ее граждан. Чаще это были мелкие торговцы, выходцы из Европы, или крестьяне; у них не было задатков настоящих лидеров, и поэтому их всегда использовали неразборчивые в средствах авантюристы, большей частью, адвокаты по профессии: они завидовали военным диктаторам, в особенности их могуществу, и, стремясь обеспечить себе поддержку для того, чтоб сместить диктаторов и самим заполучить власть, они готовы были на словах провозглашать идеи революции.

Но те, кого я встретил в Буэнос-Айресе, не относились ни к одной из известных мне категорий, — это я понял уже позже. Их группа была организована по типу общества якобинцев; они поставили себе цель обратить весь континент, всю Южную Америку в революционную веру, а затем объединить все бывшие колонии на федеративных началах в одну республику. Поэтому члены группы тесно взаимодействовали с революционерами в Испании, рассчитывая, что их коллеги будут поставлять им своих опытных агентов, а те, в свою очередь, будут готовы встать во главе политического движения. Мне так и не суждено было узнать, благодаря какой цепи совпадений они решили, что я — именно тот, кто им нужен. Я принял свою судьбу, не дав им повода усомниться в моей преданности.

В тот вечер старший в группе, — остальные обращались к нему «дон Грегорио», — много расспрашивал меня о положении в Испании, особенно о Кадисе, откуда он эмигрировал после провала восстания дель Риего.^{19} На все вопросы я отвечал обстоятельно, со знанием дела. Мне повезло: среди моих бывших сокамерников были такие, кого в прошлом дон Грегорио хорошо знал, и в разговоре мы, естественно, вспомнили его старых друзей. Наконец, спохватившись, — час был поздний, и я валился с ног после долгой дороги, — дон Грегорио предложил мне пройти в приготовленную для меня комнату, что я сразу и сделал, обрадовавшись возможности побыть в одиночестве и обдумать, как быть дальше.