Зеленое дитя

Ровно в четыре, еще затемно, меня разбудил гаучо. У ворот уже ждала почтовая лошадь под седлом, с навьюченным снаряжением. Сунув в переметную суму свою пожитки, я не без волнения вскочил в седло. Хотя я с детства привык к верховой езде, но в последние несколько лет мне не представлялось случая поупражняться, а уж на большие расстояния и вовсе никогда не приходилось ездить верхом. Поэтому я немного нервничал. Рассвет только-только занимался, улицы Буэнос-Айреса были пусты, и в тишине раздавалось гулкое цоканье копыт наших лошадей. От проводника я узнал, что в день нам предстояло покрывать расстояние от шестидесяти до восьмидесяти миль, и попросил его не гнать первые два дня, а дать мне привыкнуть. Впрочем, до первой почтовой станции, в двадцати милях от города, мы добрались довольно быстро, и я не устал, так что мы решили, не задерживаясь, двигаться дальше. В общей сложности в тот день мы проделали сорок три мили и заночевали на почтовой станции. Под этим громким названием скрывалась жалкая, крытая соломой хижина, где путникам предлагали для ночлега гамаки из высушенных шкур, а на ужин — кусок жареной или отварной говядины и невыразительный напиток, почему-то именуемый жителями той страны «чаем». На каждой почтовой станции нас ждали свежие лошади, благо вокруг в пампасах их паслись бессчетные табуны: отобрать пару скакунов не составляло труда. Лошади были необъезженные, почти дикие, и по резвости далеко превосходили английских верховых лошадей.

Тот памятный поход все еще свеж в моей памяти. Незнакомая страна — столько интересного и необычного! Необъятные, поросшие травой пампасы однообразны, в них нет ландшафтной или растительной «изюминки», но сам масштаб этой нескончаемой, абсолютно плоской равнины поражал воображение, даже подавлял чужестранца. Вдоль дороги, по которой мы мчались, росли травы-великаны: в небо уходили гиганты-чертополохи, простирая над нашими головами изогнутые ветки. Переходя с места на место, по равнине тучами двигались стада; буквально из-под копыт улепетывали в разные стороны оленята и страусы; откуда ни возьмись, на дорогу выскакивали, ошалев от оглушительного топота копыт, зверушки помельче: броненосцы в кольчужках, бородатые biscachos,[39] и через каждые несколько сот ярдов вверх взмывала вспугнутая нами стайка куропаток.

Людей я помню не так отчетливо: видимо, последующие драматические события стерли их лица из моей памяти. А вот их радушие не забылось: где бы мы ни останавливались, нас встречали гостеприимные хозяева, — станционные смотрители, фермеры, бывало, и священники. Меня всюду беспрепятственно пропускали, принимая за торговца или золотоискателя, я же со своей стороны держался вежливо и чуть отстраненно. По дороге мы только дважды останавливались на сутки в крупных городах, а всего за двадцать дней преодолели тысячу двести миль, и до конечной цели нам оставался только день пути. Мы спешились у подножья горной гряды, простиравшейся в обе стороны, насколько хватало глаз. Поблизости находилась деревня, населенная исключительно индейцами, а дальше дороги не было. С востока, со стороны гор, доносился непрерывный глухой шум естественных каскадов и величественных водопадов, в которые превращалась река, проходя через горную цепь, — та самая река, что на протяжении всего нашего пути бежала в стороне от нас, всего в каких-нибудь пятидесяти милях. Дорога на Ронкадор лежала через горы, к западу от водопадов, через скалы и ущелья.

Пока мы ехали, я о многом передумал, часто оставаясь наедине со своими мыслями: проводник мой не отличался красноречием, хотя попутчик он был приятный, надежный и преданный. Ему было известно, что у меня какое-то политическое задание, но подробности его совершенно не интересовали. Он питал стойкую ненависть к «испанским грандам», — так здесь называли угнетателей, представителей метрополии, — и по своим убеждениям был скорее радикал, чем идеалист. Он мало что мог сказать о стране, куда мы держали путь: ему случалось бывать в Ронкадоре в качестве проводника или курьера, но подолгу он там не жил. Так что он не мог добавить ничего существенного к информации, полученной мною от дона Грегорио.