Зеленое солнце

Передачу собирала, очевидно, мама. Одежда, средства гигиены, еда. Позднее через адвоката он просил привезти какие-то книги. Ни Ляны, ни Стаха больше не видел и все его последующие дни слились в чередование лиц. Адвоката, ментовских, соседей-друзей по несчастью. Ни одного родного. Ни одного близкого. Милана не приезжала. Он не осмелился бы признаться в том даже самому себе, но мечтал о ее приезде так сильно, как вообще ни о чем не мечтал. Просто поговорить один раз, расставить все точки. Изменила она ему или нет — значения уже не имело, будто бы отступило прочь. Та Милана, которую он знал, возможно, и могла натворить глупостей в обиде на слова, произнесенные им по телефону, но никогда бы не бросила в беде. Это она предлагала найти отца, это она оправдывала его проступок многолетней давности, это она взяла его однажды за руку и сказала: «Бежим!»

Он с тех пор и бежал, пытался бежать, как мог. Учился бежать, хотя не умел. К звездам, к зеленому солнцу, из своей норы, вцепившейся в него и настигавшей раз за разом, едва он вырывался. Потому что Милана была рядом. Единственная, толкавшая его вперед. И ему казалось, что все остальное перед этим меркнет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Они бы поговорили, да. И пусть он ни за что не просил бы ее ждать, даже скорее просил бы об обратном, но… он бы знал, что имеет значение. Что для нее он важен — там, где начинается пресловутое «и в горе, и в радости» для нее он важен.

Но дни шли. Миланы не было. Родичи больше не появлялись после того, самого первого своего визита. Что творится с его делом Назар не знал. Адвокат, вроде бы, с энтузиазмом взявшийся его защищать, тоже носа не казал, лишь иногда выныривая из небытия. И словно бы все забывалось. Потом снова пришла мама, теперь уже не истеря, а тихо плача в своем горе. Ему было жаль ее до невыносимости, куда жальче, чем себя, но утешить нечем, он слишком хорошо понимал, что если за него взялись, а Стах не похоже, чтобы всерьез готов был вписаться и явно свои проблемы разгребает, то тут без вариантов, только смириться. К еде добавились несколько книг, которые он проглатывал по одной в сутки, только бы ни о чем не думать. И забывал самого себя, уверенный, что списан со счетов.

Иногда вспоминал мамино лицо, когда они прощались. Зареванное и некрасивое, хотя в жизни она всегда была хороша. И почти постоянно — испытывал день ото дня усиливающуюся злость от того, что Милана так и не дала о себе знать. Мама о ней молчала, значит, ее и не было.

Сначала он чувствовал уверенность в том, что приедет. После — надежду. Потом просто ждал. И наконец понял, что равнодушие било его сильнее, чем измена. Равнодушие отовсюду — било страшно. На них с Ляной плевать всем. Кроме Аньки, из области трагикомедии тоже взявшейся передавать ему харчи, которые он скармливал сокамерникам, а сам задавал себе вопрос — неужели и сейчас он ей все еще нужен.

А однажды Назар потерял и то немногое, что все еще считал своим, реальным, за что можно было цепляться хоть как-то.

Спустя две с лишним недели пребывания в районном СИЗО его вызвали в комнату для краткосрочных свиданий, где уже находился Станислав Янович, которого племянник и не чаял увидеть. Стах был бледнее и мрачнее обычного и смотрел на него настороженно, будто пронизывал взглядом до самого нутра, а пальцы его нервно теребили оправу очков. Он то складывал, то раскладывал дужки, пока не нацепил их на нос, едва Назар сел на свой стул и взял в руки трубку.

«Ляна умерла», — хрипло проговорил Стах, не дожидаясь пока Наз спросит. И повторил еще раз, добивая до конца:

«Вчера Ляна умерла».

31

— Возомнил себя богом, Стах. Возомнил и людей не видишь. Живых людей, — ворчание звучало так, будто бы его отчитывали. Ну и кто тут борзый Лев, отыскавший свою смелость? От пришедшей в голову детской сказочной аллегории Стаха едва не разобрал смех пополам со слезами. В его состоянии самое то, хотя обычно по пьяни просто спал, а тут никакого покоя.

Помнилось, как читал пятилетнему Митьке «Волшебника страны Оз». Сам читал, Ирка в больницу попала тогда с аппендиксом, а няня была приходящая. Вот оттуда, из сказки, и всплыло на беду. Но ведь нет таких в природе смелых… потому что да, он бог для всех, кто живет в Рудославе. Создал себе вселенную, где все зависит лишь от шевеления его брови. Не потому ли так зацепило, что шевеления брови оказалось недостаточно? И даже не наперекор, не назло — с любым сопротивлением Стах бы сладил, потому что противление — это уже реакция, ответ на действия, а его просто не рассматривали даже, не заметили, не был он ни врагом, ни злом, ни кем-то, с кем стоит считаться. До подобного как дошел? Вот до того, что лежит тут и мало что соображает — такая взяла тоска.