Зеленое солнце

Когда впереди показалась яркая прогалина среди ветвей, Назар остановился. Несколько шагов до света. Несколько минут до прошлого, которое казалось ему счастливым. Странно, что у счастья не так много времени, но, должно быть, некоторые и тем похвастаться не могут. Детство дано человеку затем, чтобы было хоть что-то за жизнь, что называлось бы счастьем. Но с годами как часто мы его вспоминаем? И вспоминаем ли? Оно припыляется, зарастает паутиной и постепенно отступает, подменяя реальность рассказами о реальности. А в сухом остатке — одна грязь, которую они в великом множестве плодят вокруг себя. Лукашев отец свалил на заработки в Польшу, Лукаш — умудрился его посадить, а он сам — ничего не сделал для того, чтобы ему это не удалось. И для себя тоже ничего не сделал.

А так жить нельзя.

На поле дышалось легко. Земля, даже мерзлая, по-особому пахнет. Сладковато и горьковато одновременно. Чуточку затхло, влажно, болотисто, но в целом — вполне приятно. Этот запах знаком ему целую жизнь. Он знает, что его источником является геосмин. Органическое соединение, продукт жизнедеятельности отдельных видов микроорганизмов, живущих повсюду на планете. А еще слово «геосмин» означает буквально «запах земли». Ценная информация, когда тебе двадцать три года, а тебя только что выпустили под залог из СИЗО.

Бог его знает, как Стаху это удалось после нескольких недель молчания. Но когда умерла мама, то все как-то ускорилось. Поменяли адвоката, следаки стали внезапно лояльнее. Даже условия содержания улучшились — его поместили в отдельную и вполне сносную камеру, пока и вовсе не отпустили, что случилось очень быстро. О причинах этих перемен Назар предпочитал не думать. Подозревал, что Стаху удалось договориться с Балашом, но вникать не хотел. Кто кому и сколько башляет — не его ума дело и теперь казалось таким далеким… и ненужным, чего уж скрывать.

Выпустили и выпустили. На похороны не успел, маму мертвой не видел. Для него она все еще была жива. И казалось, через минуту выйдет из оранжереи, разбитой за домом, где она всегда ковырялась зимой. И голос ее слышал, раздававшийся то тут, то там по усадьбе.

Тоска вокруг все сжималась стальным кольцом и начинала душить. Потому и рвался из дома, не мог там находиться и при первой же возможности сбежал на волю, в лес, в поле, на шлях, проложенный среди полей и лесополос, чтобы отыскать самого себя в том мгновении, когда был счастлив. Еще недавно, прошлым летом, он был счастлив, а пришел к тому, что так, как живет, жить невозможно. И он не будет.

Наз опустился на корточки и коснулся земли, собрав несколько ледяных комьев в жменю. Подул на них и усмехнулся. Холодно. Чертовски холодно. Прямо как на душе с того момента, как Стах ответил на его вопрос, сказали ли Милане, в какую переделку он угодил.

«Назар, я передал. Она расстроилась, конечно, но, видимо, для нее эта история окончена, — чуть смущенно, не глядя ему в глаза, пробормотал Станислав Янович. — Видишь ли… мы и с Брагинцом пересеклись, у него знакомых куча, думал по твоему делу попробовать подступиться… так Сашка говорит, она уже несколько недель с каким-то парнем встречается, он даже к ней переехал, и они им очень довольны. Их круга хлопец. Просят не беспокоить… Не знаю, может, стоило еще раз с Миланой…»

«Не стоило! — оборвал его Назар. — Ничего не надо, спасибо. Так лучше, если… если все довольны».

Хорошо, что его тогда перевели в другую камеру. Как бы он вел себя среди людей, Назар не представлял. А так… можно было смотреть в потолок хоть сутками и знать, что никто не полезет. Несколько дней назад он не поручился бы за свою адекватность. Он и сейчас за нее не ручался. Потому и запрыгнул в «фиат», едва смыл с себя тюремный запах и разобрался с вещами. И уехал. Недалеко, к Бажану, но все-таки уехал, думая о том, что отныне всегда бы ехал куда-то, шел, не останавливался, вечно в пути и движении, пока не упадет без сил и не выдохнет уже насовсем все, что не дает ему жить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Бажан и Любця встретили его громкими вскриками радости и слезами, будто бы к ним вернулся кто-то самый родной, хотя никогда Назар родным им не был. Впрочем, их восторг многим походил и на восторг и немое обожание Марьи, шумно разрыдавшейся, едва увидала его в доме.

Они усадили его за стол и, пока Любця собирала ужин, Бажан растопил баню, чтобы хорошенько пропарить «блудного сына».

— Чтобы даже духу не было того, откуда ты явился! — заявил охотник, отходив его веником.

— Да я мылся вообще-то, я ж дома ночевал, — мрачно хохотнул Назар, заворачиваясь в полотенце.

— Вот Стах! Даже не предупредил, что ты возвращаешься!

— Думаю, он сам до последнего не знал. Да и лучше по факту про такое.