Зеленое солнце (СИ)

Потом он вернулся в их с матерью дом. Та, к счастью, крепко спала и не проснулась. Наверное, куда лучше было бы сейчас уехать к бабе Мотре, но Наз не смог. Есть пределы человеческой выдержки, и он своих достиг. Состояние было отвратительное. И он сам отдавал себе отчет, что попросту никуда дальше своей комнаты в усадьбе не доберется.

Дома он отыскал какой-то еды, с трудом протолкнул ее в себя, потому как и жевал с трудом, прикладывая неимоверные усилия. После нашел материно обезболивающее, которое она пила от зубной боли. Растворил порошок в воде, заглотил, морщась от мерзковатого привкуса. И уполз к себе, чтобы забыться сном, сквозь который слышал, как в комнату входила мама, видимо, уже утром, когда проснулась. Она недолго постояла над кроватью, наверное, глядя на него, а он хотел, чтобы ушла. Через какое-то время дверь снова скрипнула, и Назар опять провалился в сон, теперь более глубокий, но все же болезненный — даже сквозь него он чувствовал, что поднимается жар, но все еще сопротивлялся необходимости встать, чтобы не попадаться на глаза Ляне. После были негромкие голоса, раздававшиеся внизу — черт его знает, кто с кем там болтал. И еще рев машин иногда оглашал двор усадьбы. Потом его отключило вовсе. И, наверное, надолго. А проснулся, объятый жжением в грудной клетке. Впрочем, лоб его тоже пылал, тут к бабке не ходи. Да и он пока что не ходок. И судя по тому, как в комнату падал свет — времени было сильно после обеда.

??????????????????????????В доме — тишина.

И только в груди — бу-бум, бу-бум, бу-бум — удары сердца, которое бесновалось, как если бы в вены вкололи дозу адреналина.

Теперь он все-таки выполз. Нужно было принять снова обезболивающего и жаропонижающего. К врачу идти по-прежнему не считал возможным, потому что иначе возникнут вопросы. Наверное, если попросить Стаха, то тот привезет какого-то айболита, который пролечит и промолчит, но Назар сцепил зубы и терпел. Подумаешь, ребро какое-то. Синева, между тем, разливалась знатная. Ее он изучал несколько секунд в ванной, задрав футболку перед зеркалом, когда зашел лицо сполоснуть.

Оттуда добрался до кухни и выдохнул. Ляна на столе оставила записку. Сообщала об отъезде на пару дней в Левандов. Какой-то благотворительный концерт с аукционом. Высококультурный бред, которым мог озадачить только Шамрай-старший. Мысленно послав хвалу небесам и любимому дядюшке, Назар в очередной раз сунулся в аптечку. Влив в себя снова лекарства и раздобыв несколько бутербродов с чашкой чаю, уже наверх, в свою комнату, не пошел, устроился в гостиной, на диване. Врубил телевизор и ждал, когда начнет отпускать — должно же подействовать.

И снова задремал, уже под болтовню дневных новостей. А когда его разбудили, то в комнате стало совсем темно, и единственный свет — лился с экрана телевизора, где мелькали фигуры и лица людей. Какой-то сериал крутили, что ли. В телевизоре сериал, а в ушах — звонок. В дверь звонок. В дверь, которая редко бывала заперта, черт подери. В усадьбе им от кого запираться? И это значило только то, что ему снова придется подниматься с чертового дивана!

Потому, когда он открывал дверь и узрел на пороге застывшего визитера, то, едва сдерживая раздражение, рявкнул:

— Ну и нахрена трезвонить? Знаешь же, что открыто!

28

— Не крути головой. Вот так поверни, ага… — прядь натянулась в пальцах, перед глазами блеснули ножницы, Олекса пытливо глянул на нее и еще раз уточнил: — Ты уверена? Может, больше оставить, а? Это ж целых пять сантиметров.

— Отрастут, — буркнула Милана, безрадостно глядя на себя в зеркало.

— Да я понимаю, что отрастут. Так я режу? Нет?

— Фигней ты страдаешь. Режь уже! — велела она.

— Чик! — хмыкнул Олекса и щелкнул ножницами, снимая длину с пряди. Прошелся расческой, примерился и щелкнул снова. После уже не жалел, работа заспорилась, он только выкрикнул куда-то в глубину зала: — Наталь, будешь варить кофе, на меня черный. Детка, будешь?

— Не-а, — мотнула она головой. — Без сахара он противный, а от сладкого мутит.

— Ого, чего-то ты совсем уже, подруга! А с молоком там, со сливками — не? Диета?

— Слушай, ну не хочу я кофе, а? Нельзя?

— Можно, можно, только башкой не дергай! — возмутился Олекса. — Держи ровно, смотри на себя в зеркало и вдыхай воздух. Ты красивая. Офигенно красивая. Умиротворяйся, давай! Что уже случилось?

— Да ничего не случилось, — фыркнула она. — Устала. Днем съемки, ночью конспекты. Иногда наоборот.

Олекса легко пожал плечами, забрал несколько прядок у лба, поднял их вверх и задумчиво спросил:

— А челку херакнуть не хочешь?

— Ага, и виски побрить! — теперь уже возмущенно брякнула Милана. — Ну ты думай, когда что-то предлагаешь.

— Предлагаю поговорить о твоем дикаре.

— Цивилизованный выискался.

— Да, цивилизованный. И ты это знаешь, детка. А я знаю, что ты уже несколько дней про него ни слова. И щебетать на своем дурацком непонятном влюбленном языке перестала.

— Нечего говорить, вот и ни слова, — пожала она плечами.

— Не понял.

— Ну вот нечего. Мы поссорились немножко. Сначала я обижалась, а теперь он не звонит.