Зеленый гедонист

В литературе того времени кошкам живется намного лучше, чем собакам. Современник Тухольского Аксель Эггебрехт, классик 20-х годов, в своем знаменитом сборнике эссе и рассказов «Кошки» превозносит их как животных, которые всего лишь снизошли до общения с человеком, сохранив при этом независимость и свободу «как последнее божественное воплощение аморальности». С экологически политкорректной точки зрения кошки намного безобиднее собак, хотя бы потому, что они лучше приспособлены к городской жизни. Держать в городе собак, более крупных, чем такса (против такс не возражаю, иначе меня бы предали анафеме в Мюнхене), столь же абсурдно, как разъезжать в тракторе с прицепом по Швабингу в Мюнхене или Нейштадту в Гамбурге. Собаки должны жить в сельском доме, мокнуть под дождем, немного пахнуть псиной, лежать на старой подстилке у входа или в чулане, там, где хранятся старые резиновые сапоги и стоит шкаф с ружьями. Собак нельзя баловать. Избалованные, заласканные городские собаки — признак загнивающей культуры.

Одних млекопитающих мы окружаем заботой и лаской, тратим миллиарды на их корм, игрушки и аксессуары, а миллионы других, например свиней, наших настолько близких родственников, что мы должны бы здороваться с ними, называя по имени, отправляем на бойни. Вряд ли это делает честь нашей цивилизации. О том, как обращаются с животными в местах их массового содержания, то есть в промышленном сельском хозяйстве, можно прочесть во многих трогательных книгах. Индюшек, например, откармливают так, что они превращаются в живые горы мяса. Они не могут шелохнуться в клетках, ширина которых ограничена размером грудного мускула птицы. Генетическое сужение капилляров — заболевание, чреватое тяжелыми последствиями для здоровья, также чрезвычайно распространено в птицеводстве (90 % всех несушек в мире выращиваются двумя концернами).

Вот что пишет американский психолог Мелани Джой в своей книге «Почему мы любим собак, едим свиней и облачаемся в шкуры коров»: «Предприятия, производящие большую часть того мяса, которое оказывается у нас на столе, в сущности, невидимы. Мы их не видим. Мы их не видим, так как они находятся в отдаленных местностях, куда вряд ли попадет кто-то из нас. Мы их не увидим, даже если попадем туда и постучим в ворота, так как на территорию нас не пустят. Мы их не видим, так как их опломбированные фуры двигаются по дорогам часто без опознавательных знаков. Мы их не видим, потому что нам не положено их видеть». Каждый немец съедает в год в среднем 46 свиней. Это кажется страшным преувеличением, но дело в том, что свинина совсем незаметна в нашем меню. Когда мы едим рыбу или цыпленка (на немецком новоязе теперь говорят «чикен» или «шикен»), это очевидно. А свинину мы потребляем в виде кусочков сала или ломтиков колбасы.

К счастью, собственными глазами я еще не видел массовой бойни. Но я иногда навещаю своих друзей в Реда-Виденбрюке, откуда видны огромные здания заводов, принадлежащих лидеру немецкого рынка, концерну «Теннис фабрик». Там ежегодно забивают более 16 миллионов животных, что означает 40 000 убоев в день, включая воскресные и праздничные дни. То, что там происходит, выставляет нас в не слишком выгодном свете. Интуитивно каждый понимает, что 200 000 поросят, никогда не видевших солнечного луча, скученных на перфорированных поддонах, рожденных и откормленных только на убой, это непостижимая жестокость.

Еще несколько слов о наших меньших братьях — свиньях. Свиньи «умны, как дельфины, нежны и постоянны в любви и достаточно чувствительны, чтобы не связываться с кем попало, — сообщает нам Кора Стефан в своих „Мемуарах свиновода“. — Они игривы и непритязательны, дерзки и привязчивы, они хорошие бегуны и отличные пловцы и были бы лучшими друзьями человека, если бы человека не пугало собственное сходство с щетинистым зверем. Сходство не раз бывало причиной вражды». Еще о свиньях известно, что они узнают своего свинопаса по голосу, умеют общаться друг с другом, издавая сложные звуки хрюканья, и строить планы, например, чтобы встретить репродуктивного партнера для рандеву.

В детстве я несколько лет провел у родственников в Айфеле. Мы снимали несколько комнат в замке, окруженном рвом. Моими товарищами по играм были дети соседа, мелкого фермера, державшего дюжину свиней. Я часто играл со свинками, гладил их, давал им имена. Но однажды заглянул к ним как-то под вечер, а половина животных исчезла. Позже я издалека слышал, как забивают скотину, крики животных были действительно ужасными. Бруно (так звали фермера) избивал и своих детей, избивал нещадно, и, вероятно, я сужу предвзято, потому что с детства ассоциирую забой свиней с человеческой жестокостью. Впрочем, прочитав книгу «Свиньи» моего берлинского соседа Томаса Махо, я обнаружил, что хорошее (в историко-культурном смысле) общество разделяет мою симпатию к этим животным.

«Мне нравятся свиньи, — говаривал, например, Черчилль. — Собаки смотрят на нас снизу вверх, кошки смотрят на нас сверху вниз. Свиньи смотрят нам в глаза».