Зеленый луч №3 2018

С тяжелыми сумками, с тяжестью, поселившейся вдруг у нее в груди, со слабостью, осевшей в ногах, она доплелась до бабулиного домика, и толпа обрадованных ее приездом родственников подхватила ее, заключила в свои объятья, развеселила…

В конце концов, если честно, именно такой развязки она и ожидала. Не грезились ей ни встречи под луной, ни сказочная свадьба, ни жизнь рука об руку, ни смерть в один день. Так и должно было случиться…

Она одарила всех родственниц красивым фарфором, украшенным разноцветными выпуклыми розочками, родственников – портсигарами с горными пейзажами, а своему любимому племяннику Владику вручила свисток и бутылку пепси-колы, никогда ранее им не питой.

У Владика с приездом Ирины начиналась совсем другая жизнь. Они каждый день бегали на речку, в кино, посещали родственников, даже и тех, что уже лежали на кладбище. Ходили в кафе, по магазинам, в общем, радовались всем нехитрым радостям, что были доступны в этом маленьком городке.

Тем же вечером Владик показал Ирине смешных неуклюжих человечков, вырезанных им из ненужных в хозяйстве деревяшек, и та решила записать его в какой-нибудь кружок. Созвонилась с домом культуры, добилась, чтобы ей назначили час, когда она сможет привести туда Владика и принести его человечков. Назавтра они должны были прийти туда к десяти часам.

Вместе с пришедшим с работы Виталием пришла и баба Паня. Ей так не хотелось идти в магазин, что она решила попросить спички у соседей.

– Ты посмотри, как ты исхудала, – запричитала она, – ты посмотри, как ты позеленела. Ты устала, девочка моя. Давай мне Марусю на весь вечер, а ты полежишь-отдохнешь.

Ирина не хотела отдавать дочку, было как-то неловко нагружать резко постаревшую за эту зиму бабу Паню, да и не чувствовала она себя смертельно уставшей. К тому же сегодня она придумала замечательную игру: построить под журнальным столиком домик для маленькой куклы с диваном из старой пеленки, креслом из носового платка, кубиком в качестве стола и миской вместо ванны. К ней могли бы прийти в гости и маленький зайчик, и цыпленок, и собачка туда бы пролезла. Они бы пили чай и разговаривали смешными тоненькими голосочками.

– Берите, берите, – сказал Виталий, обул дочку, сунул ей в руки ее любимую обезьянку и подтолкнул к бабе Пане.

– Придешь за ней в полдевятого, – велела она Виталию. И приказала Ирине: – Отдыхай.

– А можно я белье поглажу? – робко спросила Ирина.

– Нет. Ты должна отдохнуть.

Баба Паня была одинока. Замуж она не ходила, детей не рожала, родственники ее умерли все до одного. Последнюю свою племянницу она похоронила этой зимой… Но чужих малышей любила, была с ними очень ласкова, шутлива. Впрочем, она и со взрослыми была ласкова и шутлива, и очень красива, несмотря на свои за шестьдесят.

– Господи, – уставилась на свое отражение в зеркале Ирина, – а тут тридцать лет, а посмотреть не на что. Вот оно, значит, как бывает… Не поспишь ночку-другую, всплакнешь немного… Смотришь – и уже пролегли еле заметные ниточки вокруг глаз, от крыльев носа вниз… И лицо мое становится уже другим. И таким, каким оно было еще вчера, уже никогда не будет… Лицо мое покроется морщинами, словно трещинами… И когда-нибудь оно разобьется, и не станет этого лица…

И они остались вдвоем…

Она часто писала на его теле шариковой ручкой всякие глупые фразы: «мое» или «здесь была Ира» и даже «не укради»; указательным пальцем она выводила на нем круги, словно заговаривала его от измены, от тех женщин, что могли бы прийти сюда, от тех, что наверняка хотели бы прийти…

Этому зятю они обрадовались, как никому более. У всех их детей уже были большие семьи. Даже старший, пропавший на войне сын оставил после себя трех сыновей. Только вторая дочь, рано овдовевшая, оставшаяся одна с бледненькой тоненькой дочкой, была не пристроена. Она жила с ними, в их доме, всегда была тиха и грустна, временами плаксива. Резко уменьшившееся количество женихов в послевоенное время и возраст ее, основательно переваливший за тридцать, обрекали ее на одинокую жизнь.

Но вот появился мужчина.

– Высокий, статный, – рассказывала прабабка своему слепому мужу, – красивый, брюнет. Волосы волнами, волнами. Глаза черные-черные. Любит. Так смотрит на нее – сразу видно: любит.

– И голос хороший, – подмечал прадед то, на что прабабка никогда бы внимания не обратила, – хриплый, но мягкий.

– А еще, – прабабка переходила на шепот, – когда никто не видит, ну, то есть когда он думает, что никто не видит, он по ее ладони пальцем водит, вот так…

– Зачем? – испуганно спрашивал прадед.

– Зачем, зачем… Любит потому что… И все-то ты забыл…

Он увез их дочь к себе, на Кавказ. Именно там, среди буйной зелени, что росла так неуемно, что, не помещаясь на равнине, взбиралась даже на горы, и родилась Ирина мать.

Они приехали сюда спустя одиннадцать лет, сбежав от немного сумасшедшего, вечно буянившего мужа той бледненькой тоненькой девушки, бабулиной дочери от первого брака. И остались здесь навсегда.