Зеленый луч №3 2018

Ирина проснулась в девять. Вскочила, быстро оделась, на ходу хлебнула заботливо поднесенного ей бабулей калмыцкого чаю и выбежала на улицу.

Ей предстояло пройти всю улицу Советскую, из конца ее в начало, забрав по дороге Владика, который жил примерно на полпути к Дому культуры.

По ставшей еще более неровной дороге она вышла на Советскую как раз в тот момент, когда туда же с бугра спустился и Виталий. Он проехал мимо нее на велосипеде, смешно покачиваясь и не оглядываясь. Она же, остановившись, не веря своим глазам, долго смотрела ему вслед, пока не спохватилась, что может опоздать. И пошла по улице, по левой стороне ее, так, как ходила когда-то в музыкальную школу. Как и тогда, много лет назад, они встречались на каждом перекрестке. И она уже было твердо решила махнуть рукою на Владика со всеми его смешными человечками… (Хотя нет, ничего она не решала уже. Она просто шла к музыкальной школе в каком-то бездумном и даже бессознательном состоянии.) Как вдруг как раз напротив Владькиного дома посреди ясного жаркого неба полил дождь. Это было как стакан воды в лицо. Это не отрезвило ее, нет. Но почему-то, видимо, опять-таки бессознательно, заставило все же зайти к Владику.

Она уселась на ступеньки крыльца, опустила лицо в ладони и заплакала.

Владик прыгал вокруг нее, гладил ее по голове, по спине, по вздрагивающим плечам и выспрашивал:

– Ира, Ира, ну что случилось? Что же такого случилось, Ирочка? Что-нибудь с бабулей, да?

Ирина мотнула головой.

– А что же тогда? Что? Скажи мне!

– Я только что встретила свою первую любовь.

– И что он сказал?

– Ничего.

– Вот дурак.

Баба Маня встала, взяла одно яйцо, подошла к креслу и стала катать яйцо по Малюськиной головке, потом по ее ладошкам и по ножкам. Малюська проснулась, но не заплакала.

Это яйцо баба Маня отдала Ирине, велев, не оглядываясь и не забрызгав себя, бросить его через плечо на любом пустынном перекрестке. Второе яйцо, как и хлеб, она оставила себе. Все оставшиеся продукты сложила обратно в сумку, наказав кормить и поить ими дочку каждый день.

Ирина поблагодарила, бабка отругала ее, сказав, что благодарить в таком деле нельзя. Они попрощались, уговорившись о следующей встрече, которая должна будет состояться, когда Малюськой будет выпита вся заговоренная вода.

Ирина вышла на крыльцо и увидела, что Виталий, уютно примостившийся на низенькой скамейке, что-то пишет в блокноте. Она знала, если Виталий достал свой блокнот, молчание может продлиться весь день. И они молча пошли домой.

Она долго гадала потом: зачем он преследовал ее? что бы случилось, дойди она до конца? И что подумал он, выехав на очередном перекрестке и не увидев там ее?

Прошло еще семь лет. Каждое лето, на недельку-другую, она приезжала сюда, но не встречала никого, кто мог бы рассказать ей о нем. Никого не встречала. Исчезли даже все собаки, когда-то провожавшие ее в школу и встречавшие ее.

От прадеда по папиной линии ей осталась только ее фамилия. И никаких рассказов, никаких историй. Дед не любил вспоминать своего отца. Рассказывал только, как однажды, неизвестно за что, прадед сильно избил свою собаку, чего, видно, дед так и не смог ему простить.

Сам дед очень любил собак. Они с бабушкой собирали в свой дом всех встретившихся им на пути приблудных. Теперь, когда они умерли, они и снились Ирине не иначе как в окружении огромной стаи разношерстных собак…

Когда в блокноте появилось четыре строчки:

     По дороге песчаной, запутанной
     Разодетые, но разутые
     Уходили печальные странники,
     Заболев азиатскими странами… —

Виталий надолго задумался. Дальше не писалось. Как же пойдут они разутыми, если под ноги им ляжет раскаленный добела песок? Если змеи и ящерицы станут путаться под ногами? Там, на той волшебной земле, куда он так стремился, росли и полынь, и чертополох, и верблюжья колючка… Там росли и неведомые ему тамариск и эфедра… Кто же посмеет топтать эту загадочную, волшебную эфедру…

Они исправно пили заговоренную воду.

Ирина с особым трепетом, боясь пролить хоть капельку, наливала три столовых ложки в чайную чашку, зачем-то заглядывала туда. И ее лицо, отразившись там, быстро снова скрывалось за краем. И потом, когда Малюська пила воду, Ирина не могла отделаться от всяких глупых мыслей – о том, что ее лицо уже растворилось в воде, и Малюська, выпив воду, станет похожей на нее… или о том, что черты лица ее там, внутри чашки, уже перемешались, и теперь, наоборот, Малюська вырастет на Ирину непохожей… или, самое страшное, мысль о том, что Малюська выпьет все ее морщины…

Малюська почти перестала плакать.

Они учились рисовать. Малюська уже вполне сносно пририсовывала солнечные лучики к нарисованному Ириной солнышку, траву у нарисованного Ириной дома. Рядом с домом Ирина рисовала человечков, «забывая» нарисовать им руки или ноги. Малюська исправляла рисунок, человечки получались либо криворукими, либо кривоногими, но очень забавными.