Другая ее прабабка мучилась неизвестной болезнью. Ноги ее были покрыты язвами. И нестерпимо чесались. Самой почесать их не было никакой возможности – она была уже так стара и так дряхла, что не могла наклоняться. Детям ее все было недосуг. А внукам было строго-настрого запрещено прикасаться к ней, поскольку язвы эти были неизвестного происхождения и существовала опасность заразиться. Прабабка ходила по дому в спущенных до щиколоток чулках в поисках хоть кого-нибудь, кто бы сжалился над нею и почесал ей ноги. Чаще всего это был отец Ирины…
Это началось в тридцать седьмом, после того как ее забрали…
…Постучали, вошли, наследили, взяли под руки и вывели во двор. Она послушно вышла, не попрощавшись ни с кем, молча, рассеянно глядя по сторонам, будто припоминая что-то, что-то очень важное. Потом вспомнила, неожиданно вырвалась из чужих крепких рук и побежала к соседнему дому, крича на бегу: «Луша, Луша, возьми детей к себе!» Но снова была схвачена. И снова ее повели к машине, которая отчего-то была оставлена поодаль от дома. А она кричала на всю улицу: «Луша, возьми детей к себе!» Оглядывалась, а то и вырывалась, высовывалась из машины, крича: «Луша, возьми детей к себе!» Она видела, как выбежала ее сестра Луша, как она прижала к себе ее детей, а самую маленькую взяла на руки, но все равно продолжала кричать: «Луша, возьми детей к себе!»