И вставал, и пахал – перед смертью, говорят, не надышишься, но это не повод вообще никогда не дышать. В перерывах ходил в те кофейни, которых не было в настоящей реальности. Был уверен, что они возникли из ниоткуда специально для его удовольствия. Очень их за это любил.
Официально в городе снова объявили локдаун, кофейни торговали только на вынос, но не убирали летние тенты, а вместо запрещённых властями столов и стульев расставляли под навесами прочные деревянные ящики, о которых в новых законах ни слова, мебелью они не считаются, хочешь сидеть – сиди. И ещё как сидели, не хуже, чем летом, кутались в вязаные шарфы, веселились, слушали музыку, делили с друзьями и незнакомцами домашние пироги.
Отлично всё у нас получилось, мы самые лучшие в мире! – говорил ему город то голосами прохожих, то невозможным своим. Он суеверно стучал по ящику, чтобы не сглазить, а город смеялся: по лбу себе постучи!
Накануне десятого дня ноября он не мог заснуть от волнения, хотя перед этим зверски устал. Кое-как задремал на рассвете, а подскочил ещё до полудня – ну когда уже, блин, когда?!
Несколько раз варил кофе, пил его в саду под моросящим дождём. Наконец решил, что глупо сидеть дома, как на автобусной остановке, надо идти гулять.
Напоследок – эй, хватит драмы, ни хрена это не «последок»! – хорошо погулял. Прошёл через Старый Город до холма Тауро, оттуда спустился к большой реке. Зашёл по дороге в винную лавку, купил там зачем-то бутылку вина Винью Верде[32]
, условно как бы зелёного, а на самом деле, прозрачного, как речная вода. Все скопившиеся в карманах пальто монеты за него как раз и отдал.Ну, то есть, ясно, что не «зачем-то», ему было что праздновать – как минимум, сам факт, что дожил до десятого ноября. Сейчас-то понятно, что шансов на это не было, вообще ни единого, ни черта. Стефан, конечно, красавец – уж послал, так послал. Слабоумие и отвага, двоечник хренов, родная душа.
Пришёл к месту слияния рек, где Вильняле впадает в Нерис, чтобы угостить их обеих. Наши реки во всех вероятностях выпить не дуры, а ещё больше ценят сам факт, что их угощают, как лучших друзей. Люди так почти никогда делают, им просто в голову не приходит. Вот чему обязательно надо их научить! – думал он, пока лил вино в воду, честно делил его между речками – налево, направо, одной и другой.
Последний глоток оставил себе – это обычный жест вежливости, способ наглядно продемонстрировать рекам, что не вылил в них ненужную дрянь, а поделился любимым напитком, от сердца практически оторвал.
Вино на вкус оказалось таким же прозрачным и лёгким, как с виду, почти речная вода, но боже, как же он опьянел от этого небольшого глотка! Словно выжрал залпом бутылку портвейна, как когда-то в студенческие времена. От неожиданности потерял равновесие, нелепо взмахнул руками, упал, но прежде, чем плюхнуться в реку, рассеялся, по давней привычке чуть что не так, превращаться в туман.
Растекаясь туманом по берегам, поднимаясь по склонам, паря над водой, он не думал – туманы особо не думают – а просто знал, как вернуться домой с добычей, все свои драгоценности из несбывшегося в сбывшееся забрать.
Даже странно, что за столько лет не додумался ни демонической, ни человеческой головой – стать туманом, окутать весь город, проникнуть в его потаённые щели и закоулки, всё вокруг заполнить собой.
Он клубился над городом, растекался по улицам, всем собой его обнимал. Силы стремительно таяли, ну или таял он сам, то ли терял сознание от напряжения, то ли просто, как по пьяному делу порой случается, на ходу засыпал.
Но и во сне он видел, как ползёт по земле, поднимается к небу, где плывут низкие, как зимой облака; среди них ему смутно мерещилась, а может улыбалась взаправду огромная то ли волчья, то ли собачья голова. Слышал сквозь сон, как стучат вдалеке то ли чьи-то шаги, то ли всё-таки Стефанов бубен, то ли ветер свистит, то ли где-то играет труба. Кто-то – город? он сам? поди теперь отличи, где тут кто, да и надо ли – говорил: да расслабься, нормально всё будет, а то сам не знаешь, что мы с тобой навсегда.
Эдо, Иоганн-Георг
Эдо несколько раз повторил: «Ты лучше всех в мире», – и даже вставил голосом бесцеремонного Сайруса: «Сама-то хоть понимаешь, какая крутая стала? Или надо дополнительно объяснить?» Цвета слушала и улыбалась, явно согласная с ними обоими; наконец сказала: «Дай сигарету», – и Эдо достал портсигар.