Зелимхан

в гуще леса. «Кто мог так напугать ее? — подумал

Зелимхан. — Волк или человек?» Он ждал минуту,

другую, десять минут. Но никто так и не появился.

* * *

У низкой двери хижины, искусно сложенной из

глины и дробленого щебня, харачоевца неожиданно

встретил Аюб новоатагинский.

— Как получилось, что ты уже здесь? — удивился

абрек. — Что-нибудь случилось?

— Нет, — лукаво улыбаясь, ответил Аюб, —

просто, когда я передал Саламбеку твое поручение, он

приказал мне немедленно следовать за тобой и помочь

тебе, если где-нибудь на пути тебя подстерегает враг...

Я даже обогнал тебя и шел впереди.

— И что же ты не подошел ко мне?

— Я не хотел тревожить твой покой, — скромно

ответил юноша, — мне казалось, что тебе приятно быть

одному.

Растроганный тактом и почтением молодого

абрека, Зелимхан обнял Аюба за плечи.

— Теперь я понимаю, кого испугалась косуля, —

улыбнулся он.

Аюб открыл дверь, сколоченную из трех досок,

аккуратно оструганных топором, и предложил Зелимхану

войти.

В углу комнаты, под низким маленьким окном, на

толстом войлоке сидел Зока и, шумно отдуваясь, пил

горячий бараний бульон.

— Зелимхан! Да будет твой приход с миром! Рад

видеть тебя, — старик поднялся, раскрывая объятия.

— Сиди, ради аллаха сиди, Зока, — бросился к

нему харачоевец.

— Да ты не волнуйся, я вполне здоров. Садись вот

здесь, — пастух указал гостю место рядом с собой.

— Вот уж сразу видно, что ты не скуп, коль к еде

пришел. Возьми, — он пододвинул к нему большое

глиняное блюдо с дымящимся мясом и чеченскими

галушками.

— Баркалла, Зока, — сказал Зелимхан, взяв с

блюда маленький кусочек баранины. — Ну, как твое

здоровье, как рама? Я уже соскучился по тебе, хоть мы

и недавно расстались.

— Как недавно? — удивился Зока. — Больше двух

недель я скучал по тебе. А рана моя заживает, так что

можно отправляться за Терек, — он вдруг умолк,

помрачнел и грустно добавил: — Только вот Гушмазуко

не будет с нами!..

— Видно, на то воля аллаха, — со сдержанной

печалью ответил Зелимхан. — Но такой смерти можно

позавидовать: они пали недаром, каждый из них

дважды отомстил за себя.

— Да, — задумчиво произнес старик, — будут

помнить беноевцы, как нападать на абреков, — затем

он обернулся к Зелимхану и озабоченно спросил:

— Ты чем-то встревожен? Возьми, покушай, — и

крикнул сыну: — Яраги! Подай Зелимхану горячего

бульона.

— Баркалла, Зока, я не голоден, — сказал хара-

чоевец и, обращаясь к Аюбу, спросил: — До вас

с Саламбеком никакие тревожные вести не

доходили?

— Нет, а что? — Аюб поднял глаза на своего

обожаемого вожака.

Вошел Яраги в коротком латаном бешмете из

темной бумазеи. Он поставил перед Зелимханом чашку с

бульоном и тут же вышел.

— Да вот, говорят, будто Бек Сараев собирается

откапывать наших покойников. Хочет меня среди них

поискать, — сказал Зелимхан.

— Что это ты говоришь? — воскликнул старый

пастух, опуская чашку с недопитым бульоном. — Неужто

они бога не боятся?

— Когда им что нужно, они и бога обходят

стороной, Зока, — вставил Зелимхан. — Уж это я знаю

хорошо.

— Да это же не видано — откапывать

покойников, — вмешался Аюб. — Надо им в этом помешать.

— Как? — спросил харачоевец. — Вчера ночью

я хотел сам лично пойти к полковнику и доказать ему,

что я жив... Но не удалось.

— Напиши ему бумагу, — сказал Зока, — да

напиши обязательно, что по нашим законам — это большой

грех, что будет плохо, если он такое разрешит Сараеву.

— Верно говоришь, — согласился Зелимхан. —

Аюб, возьми бумагу и карандаш, напишем полковнику.

Аюб достал из своей дорожной сумки папку с

чистой бумагой, пузырек с синими чернилами и

деревянную ручку с обломанным концом. Он почистил кончик

пера о штамы и уселся поудобнее, пристроив папку

с чистым листом бумаги на колене.

— Пиши, — сказал Зелимхан. — «Эй, полковник,

эту бумагу посылает вам харачоевский Зелимхан,

которого вы записали в мертвые».

Аюб прикусил нижнюю губу и, склонив красивую

голову набок, начал писать.

— Пиши ему, — продолжал харачоевец, — что

я остался жить, чтобы посылать под землю тех, кто

нарушает законы, кто обижает бедных и мешает людям

спокойно жить. И если позволит полковник трогать

мертвых, которые спокойно лежат в земле, если не

перестанет издеваться над невинными, то и сам он

отправится туда, под землю.

Перестав писать, Аюб молча поднял голову и

спросил:

— А надо ли так, Зелимхан?

— Конечно, надо! Пиши, пиши, — усмехнулся

абрек и гневным голосом продолжал диктовать: — «Если

вы, полковник, не хотите быть мертвым, верните

арестованных вами людей в их дома, к семьям и смотрите

на них милостивыми глазами. Да еще прикажите своим

войскам, если уж они такие храбрые, пусть преследуют

меня и оставят в покое женщин и детей».

Зелимхан опустил голову и, немного подумав,

сказал:

— Добавь еще: «Хорошенько почитайте эту бумагу,

господин полковник, «и подумайте. Я найду вас в любом

месте, куда бы вы ни спрятались. Это пишет абрек

Зелимхан».

Закончив диктовать письмо, харачоевец молча

обернулся к старику, словно желая спросить: «Ну как?»

— Правильно написал ты полковнику, — сказал

'старик. — Только добавь еще, что он грязная свинья.

— Нет, этого не надо писать, — возразил Зелимхан,

немного подумав. — Этот полковник из горцев-осетин,