Зелимхан

преувеличиваете, — полковник откинулся на спинку кресла и

постучал тупым концом карандаша о стол. — Но вы все же

изложите мне свои соображения письменно.

— Слушаюсь! — козырнул пристав.

В этот момент к Гулаеву, мягко шагая по ковру,

приблизился Адод Элсанов, также оставшийся в

комнате. Подобострастно заглядывая в глаза начальнику, он

сказал:

— А беноевцы говорили: они Зелимхана убили.

Совсем не поручик, а они...

Гулаев опустил свою седую голову и взялся за

виски.

— Главное, что я хотел бы знать точно, убит ли

Зелимхан? — произнес он устало.

В комнате наступило молчание.

— Ты скажи, — обратился пристав к старшине,

первым нарушая молчание, — скажи, ты сам-то видел

их мертвыми?

«— Да, видел, — соврал Адод, опустив глаза.

Уловив неуверенность в голосе старшины, полковник

сказал:

— Однако же не мешает лишний раз убедиться

в этом, — и уже обращаясь к Сараеву: — Узнайте,

в самом ли деле они там хоронят Зелимхана.

— Я спрашивал у беноевцев, ваше

высокоблагородие, — соврал и пристав.

— Ну и что?

— Отвечают, что на их глазах от руки самого Бу-

цуса погиб Зелимхан. Говорят, что никто из этой банды

не уцелел, кроме Саламбека из Сагопши и еще двух

неизвестных.

— Это хорошо, но на всякий случай проверьте еще

раз, — полковник махнул рукой Адоду, — идите,

старшина, — а когда тот был уже в дверях, хмуря бровп,

добавил: — Перепуганные бабы могут всякое сочинить,

да и из Беноя могли просто прихвастнуть. Ты уж точно

узнай сам, есть ли среди убитых Зелимхан.

* * *

Поздно вечером, вернувшись в Харачой, Адод

специально проехал мимо дома Гушмазукаевых, из

темных разбитых окон которого доносился надрывный плач

женщин. Пуще всех плакала одна из них. Это была Зе-

заг — жена Солтамурада, у которой вчера только

родился первенец. Она осталась теперь одна с маленьким

сыном, осталась на попечении Бици и старой матери

Солтамурада; никто другой не примет ее, не приютит.

Кому нужна жена абрека? Даже родной отец и тот

охладел к ней после рождения сына, принадлежащего

к этому проклятому роду.

Бици бродила по дому, не зная, к чему приложить

руки, вся в слезах, растерянная, хотя и старалась не

выдать свою слабость. А старая свекровь плакала

молча — сердцем. Ее муж и сын погибли в дни уразы,

девятого месяца лунного мусульманского календаря,

в течение которого исповедующие ислам не имеют лра-

за ни пить, ни есть с рассвета до захода солнца. Ураза

началась с появлением луны 27 мая, а утром 12 июня

произошло кровавое столкновение в Джугуртинском

лесу, в котором погибли Гушмазуко с сыном Солтаму-

радом. Такое совпадение особенно тяжело

подействовало на старую Хурмат, верившую, что в это время

благочестивый мусульманин защищен от зла...

Уже за полночь. Серый свет ночи, как туман,

колышется над землей. В ауле все спят. Лег и старшина

Адод, убедив себя, что Зелимхан действительно убит,

а то не плакали бы так в доме Гушмазукаевых. Да,

в доме этом теперь тоже тихо и темно, как в могиле,

только мокрые от дождя окна сереют, будто

затянутые пленкой бычьего пузыря. От плача устали,

отупели все: замолкла старая Хурмат, и Бици с дочерью,

и Зезаг. Пора и перестать, ведь бывает же конец

и слезам, бывает конец и воплям: хрипнет голос,

выкипают слезы, лишь печаль оседает в сердце, как

пепел...

Но Бици не спит. Забившись в угол, она устремила

остановившийся взгляд на серые окна, а в мыслях

у нее — Зелимхан... Верный друг ее юности, статный,

красивый, с черными усами и добрыми темно-карими

глазами на матово-бледном лице. Ее единственная

надежда и опора на земле. «Где он сейчас? Знает ли, в

какой печали оставил меня, видит ли слезы своих детей,

мои слезы?..» Как бы ей хотелось поговорить с ним!

Нет, он там, далеко в лесах. С помощью добрых людей

предав останки отца и брата земле старого

заброшенного дедовского кладбища, он ушел в горы, чтобы

бороться. Ушел, не повидавшись как следует с ней, не

показавшись в ауле, не успев даже принять скупых слов

соболезнования...

* * *

А в эту же ночь ,в темном лесу, закутавшись в бурку,

у костра сидит человек. Он молча смотрит на

танцующие языки пламени. Мысли его далеко: ему видится

пустой полуразрушенный дом с разбитыми стеклами

и любимая, преданная ему женщина, оплакивающая

свое одиночество и беды семьи.

В это время в освещенный костром «руг

вступила человеческая фигура. Человек в бурке

поднимает /олову, а рука его непроизвольно тянется к

винтовке.

— Это ты, Аюб? — спрашивает он.

— Я, Зелимхан, — хриплым голосом отвечает тот,

присаживаясь на корточки у костра. — Приехали за

Месяцевым с деньгами. Как быть?

— Сколько привезли?

— Пятнадцать тысяч.

— Теперь мне этого мало, — говорит Зелимхан,

немного подумав. — Убили отца, брата, товарища...

Скажи Месяцеву, что сирот у нас теперь много, а потому

я меняю свое прежнее решение. Пусть скажет жене,

чтобы прислала еще пять тысяч.

— Хорошо, — отвечает Аюб, поднимаясь, чтобы

уйти.

— Подожди немного, — Зелимхан кладет руку на

плечо юноше, — Саламбеку передай, что я велел вам

сменить место. Переезжайте лучше всего к его

приятелям в Бамутские хутора. В случае чего я буду в

стойбище пастухов. Саламбек знает где. Там лежит

раненый Зока...

Аюб исчезает во мраке. Через минуту до слуха