Зелимхан

— Что страх и голод единственные аргументы для горцев, это уже давно известно, — сказал полковник, подумав немного. — Но меня удивляет поведение старшин. До сих пор огромное большинство этих людей было верной опорой государственной власти в аулах. С чего это вдруг они поступают как защитники абрека и осмеливаются противостоять вам?

— Не исключаю, что ими могут двигать разные соображения, — генерал наклонился к Моргании. — Но в первую очередь ими владеет тот же страх. Просто ваш харачоевский Зелимхан широко оповестил жителей Назрановского округа, что будет жестоко мстить всем, кто допустит казнь этого разбойника Саламбека.

— Ну, тогда мне все понятно, — сказал полковник, опустив глаза. — А, кстати, ваше превосходительство, вы не могли бы припомнить, старшины каких аулов проявили в этом деле строптивость?

— Как же, разумеется, помню. Это старшины из сел Экажево, Нилхой, Галашки...

— Это ведь туда перебрался Зелимхан.

— Да, вы мне говорили...

— В связи с этим, Спиридон Петрович, у меня родилась одна мысль.

— Говорите.

— Было бы полезно послать в Галашки своего человека. Скажем, писарем. У меня есть подходящий на примете...

— Не возражаю, — кивнул головой Михеев. — Договоритесь об этом с начальником округа.

— Прекрасно! — улыбнулся Моргания. — Это будет для меня верный способ держать под контролем действия Зелимхана.

В эту минуту вошел дежурный офицер и доложил генералу, что старшины и другие вызванные им чиновники уже в сборе.

* * *

Генерал Михеев в сопровождении своих помощников, как военных, так и гражданских, а также начальника Назрановского округа князя Андрекова и полковника Моргании по широкой лестнице спустился на первый этаж и вошел в зал заседаний. Там все они разместились за длинным столом, покрытым зеленым сукном. Старшины, до этого жавшиеся по стенам, следуя приглашению генерала, робко присели на стулья. Михеев холодно оглядел собравшихся из-под густых бесцветных бровей.

Через высокие окна в зал проникали бледные лучи солнца, освещая седые бороды старшин, играя на серебре газырей и кинжалов.

Михеев с самого начала придал разговору угрожающий характер. Тон, каким он обращался к старшинам, был уничтожающе презрительным. Он не говорил, а отчитывал.

— Все вы заодно с этими разбойниками. Вы не можете жить без грабежей, у вас это в крови, — генерал ударил ладонью по столу. — Два дня вам сроку для выдачи властям разбойника Саламбека, или все вы отправитесь в Сибирь, — он вытер платком лоб, зло оглядел зал и крикнул: — Где старшина из Галашек?

— Мурцал из Галашек здесь, ваше превосходительство, — раздался голос.

Вперед вышел плечистый хмурый горец и остановился, разглядывая начальника области с каким-то наивным простодушием.

— Я есть Мурцал, генерал, — сказал он.

— А-а, это вы даете у себя приют разбойникам? — обрушился на него Михеев.

— Я никогда не откажу в пище и ночлеге доброму человеку, — спокойно ответил старшина.

— Значит, всякий разбойник для вас добрый человек?

— Не разбойник, а абрек, генерал, — невозмутимым голосом поправил генерала горец.

— Ах вот как! Арестовать его, — распорядился Михеев.

По залу прошел шум.

— И кто его тянул за язык? Лучше бы молчал, — прошептал старшина из Барсуков своему соседу.

— Верно говоришь, — ответил тот, трусливо оглядываясь вокруг.

Подскочивший полицейский пристав отобрал у Мурцала кинжал и медаль с цепочкой — знак старшинского отличия — и тут же увел его.

— Что за дерзость! — процедил сквозь зубы генерал и тяжело откинулся в кресле. — Теперь я хочу знать, когда будет передан властям этот самый Саламбек? — Михеев переводил уничтожающий взгляд с одного лица на другое. — Где старшина из Сагопши?

Со стула вскочил толстый человек с лоснящимся лицом. Его потные пальцы нервно теребили четки.

— Ва... ваше превосходительство, — заговорил он срывающимся голосом, закатывая полные ужаса глаза. — Сегодня ночью Саламбек ушел назад, в лес...

В зале воцарилась зловещая тишина.

4.

День клонился к вечеру, когда в Чиллан-ирзе появился Зелимхан со своим неизменным Аюбом.

В лесу стояла тишина, нарушаемая лишь пением птиц. Они, словно соревнуясь между собой, разливались на все голоса. Особенно неистовствовали воробьи, которые чирикали так, что не могло быть сомнения: в этом большом хоре у них нет соперников.

Зелимхан любил природу. Для него, оторванного от общества, от семьи, она была самым близким другом, постоянным собеседником, утешителем. Природа приносила ему радость во всяком своем обличии: не только солнечной и нарядной, но и в дождь, в зной, когда полыхали зарницы, и хмурой осенью, и холодной зимой. Ничего, что он так часто остается без крова, природа всегда дает ему приют и покой. Вот и сейчас он стоит, спешившись, держа под уздцы коня, и словно бы молится зачарованный ее прелестью. Но надо торопиться. Немного времени сейчас дано ему для молитв.

— Я пойду, — вздохнув, говорит абрек, — а ты встречай их по одному и направляй ко мне, — и он уходит в лес.

На поляне остались кони и Аюб.