Зелёное пальто

Зная мудрость, что в России страшно забвение, а не хула или хвала, я, грустный, побрел в буфет, чтобы напиться.

Но за буфетной стойкой бармена не оказалось.

Я зашел за стойку, чтобы налить себе сам, и обнаружил там музыканта-барабанщика с юной, худенькой и почти прозрачной буфетчицей. Он, барабанщик, уложил ее в футляр своего барабана и там совершал с ней не насильственный, как я понял, половой акт.

Чем удивил меня: как «это» можно сделать в футляре барабана? Но, видимо, «это» у него было отработано довольно профессионально, потому что он справился с «этим» быстро и бесшумно.

Девушка, вскочив и поправив юбочку, спросила:

– А вы кто?

Я ответил почему-то, что контрабасист.

– Правда? – обрадовалась она и поискала глазами футляр контрабаса. Маэстро-барабанщик тем временем захлопнул футляр и наладил [28] из бара.

– Стой! – крикнул я. – А платить, кто будет?

– За что? – удивился маэстро.

– За тишину, – ответил я.

Маэстро полез в карман.

Я сказал, что пошутил, и приобнял его.

Из-за стойки бара мы уже вышли вдвоем. За нами буфетчица. Мы к столику в углу, она туда же.

– Тебе чего? – спросил я.

– Так вы сказали, что контрабасист, а где футляр от контрабаса?

– Футляр отменяется, – отрубил я, думая, что тем порадовал ее.

Но она расстроилась:

– Жаль, никогда еще «этого» у меня не было в футляре контрабаса, – и ускакала куда-то, очевидно, искать очередного музыканта.

Маэстро после третьей выпитой бутылки шотландского виски обнял меня и стал пытать, откуда я знаю про его заветную мечту – написать симфонию для органа с барабаном.

Я отвечал ему, что ничего не знаю о его симфонии с органом и барабаном. Он не верил.

Я уверял.

Он начал обижаться и уже полез за барабанными палочками, чтобы ими прояснить мою память. Я понял, что надо «сознаваться». И сказал, что догадался о симфонии по движениям девушки в барабанном футляре.

– Молодец! – ответил он и поцеловал меня. Я его.

Так мы подружились.

Поутру мы с маэстро проснулись на моей кровати, и между нами лежал его барабан. Но почему-то без футляра. Да, и проснулись мы – не сами. Нас разбудила моя старшая сестра.

Она очень удивилась, увидев меня в постели с барабаном и каким-то мужиком.

Маэстро галантно вскочил с постели, поправил бабочку, подтянул брюки и с поклоном поцеловал ручку сестре.

Втроем мы весело позавтракали, и за завтраком маэстро рассказал о своей мечте, которую он никак не осуществит.

Из-за перестройки накрылось бюджетное финансирование.

А «новые русские» не дают денег на искусство, дают только на теннис.

А вот если бы нашелся такой идиот, то есть патриот, то он бы первый в истории России получил в Америке музыкального «Золотого Глобуса».

– А что для этого надо? – наивно спросила сестра.

– Нужен орган.

– Да… – загрустил я, – органа у нас в городе нет, если и найдется, то это пара роялей в Доме культуры железнодорожников, да и то ненастроенных и клеенных столярным клеем для табуреток.

Тут закашляла уборщица в кладовой Башни. Зная, что такие «кашли» во время серьезных бесед зря не происходят, я выволок уборщицу из кладовой на свет, и она поведала нам, что до перестройки была не уборщицей, а профессором в консерватории, где теперь боулинг.

Так вот, ей еще ее бабушка, тоже профессор все той же консерватории, рассказывала, что перед самой революцией на деньги прогрессивной музыкальной молодежи был куплен в Голландии и собран в особняке дворянского собрания Нижнеокска орган. Второй по величине в Европе.

После революции в это здание большевики решили заселить аптекоуправление. И ее бабка, и муж бабки, ее дедка ночью, еще до того, как туда заехали революционные фармацевты, забили орган глухой фанерной перегородкой. И затихли.

А так как всех прогрессивных, дореволюционных музыкантов расстреляли в семнадцатом, а затем в тридцать седьмом и деда с бабкой, то никто так и не знал, куда исчез голландский орган.

Время от времени в аптекоуправлении делали ремонт. Фанерную перегородку рабочие то красили, то наклеивали на нее обои, то наклеивали, то красили…

И перегородка с годами стала капитальной стеной. Из-за этого орган за долгие годы так никто и не обнаружил.

И если бы не мечта великого маэстро, моя уборщица, тире профессор, тоже унесла бы эту фамильную тайну в могилу.

Маэстро даже подпрыгнул от радости. И мы помчались в аптекоуправление.

Но в этом бывшем дворянском особняке аптеко-управления уже не было. Здание было пустым, без окон и дверей. Там бродили местные бомжи, которые в полу-обморочном состоянии ковырялись в щелях рассохшихся полов с надеждой найти стимулирующее питание.

Но стенка стояла как влитая.

Видно было, что кто-то пытался ее поцарапать, поковырять, но так ничего и не получилось.

Я тут же взялся за дело.

Выкупил здание как бесхозный сарай. Потом мы втихую сломали стену. И нашим взорам открылся великолепный орган.