Зелёные глаза

– А вот. Правильно. На хрен мне это мясо нужно. Мне надо, я пошел, убил. Пока не съем, в лес не иду. А сколько я его в прошлом году видел, ты знаешь? Дохлая козёнка да два поросёнка. И зарплаты никакой. Керосинка вон, едва дышит.

Спор с каждой стопкой меняет обороты. Каждому есть что сказать. Дверь приоткрыта. На улице свежо. Две собачьи головы лежат на пороге и смотрят, не мигая, на хозяина масляными глазами. Наелись. Но на черный день от кусочка не откажутся.

Комнату вижу по-новому. За две недели привык к одиночеству. А тут такое столпотворение.

– Куда лезешь грязными лапами? Иди помой! И не лапай, если не предлагают! – ворчит Игорь на гостей.

– Чем я тебе их отмою? Тебе чо, жалко?

– А вот надо было помогать разгружать Зиса. А теперь вон бражку пей, там как раз гуща осталась на дне. Для вас, пьянчужек, в самый раз.

– Водки ты, что ли, пожалел?

– Для хорошего человека не пожалел. А тебе я, вон, бражки бачок налил. Захлебнись. Да не пролей!

– Сам знаю. Не учи, пчеловод хренов. Лука пожалел.

– Обиделся. Обижаться-то нечего.

– А кто вас вытаскивал?

– Да ты из трактора даже не вылез! Ты, что ли, вытаскивал? Трактор своё дело знает. А на рычаги и я давить могу. Ты с тросом в грязи полазий! Вам бы только технику гробить!

Очнулся Лёха. Увидев меня, улыбается. Как выпьет, ребёнком становится и краснеет.

Старый дедок, похожий на прошлогоднюю грушу (только заметил его в углу), оказывается, ещё не умер. Первый-то ковш по приезду свалил его на месте.

Говор у него особый, местный.

– А чшо. Пожрать-то, можа, есть чего? – Груша машинально тянется к бутылке.

– Положь! Вон бражку пей. – Игорь улыбается мне. – Добро только переводить. Это студенту осталось. Будешь?

Я мотаю головой, уже тяжёлой, как дыня.

Прямо из кастрюли дед черпает и длинно потягивает из поварешки варево.

– Не солено. Дай хоть соли.

– Тебе не нравится, не ешь! Соль – вредно… Надо? Так салом заедай. Борщ ему не нравится. Соли много – вредно для зубов!

Дед оскалился, показывая всем свои гнилые зубы, наверно, никогда не знавшие зубной щетки. Неслышно смеётся.

– А ты, Димка, осенью приезжай. На рёв. Я тебя приглашаю.

– Точно, – кивает дядя Боря, – тайгу посмотрим. Осень красива. Опять же, гнуса нет. Шишек набьём. Мяса домой увезешь.

Я киваю.

Игорь крутит в руках мой нож. Делал сам. Ручка из березового капа. Лезвие отражает, как зеркало.

– Хоро-о-ший ножик. Бриткий. Надо же так заточку вывести. Таким и шкуру легко оснёмывать. Береги его. Спрячь подальше, а то эти пьяньчужки враз уволокут.

Лёхе опять лучше всех. Открыв рот, он видит сон прямо за столом.

Выхожу на крыльцо. Собаки куда-то подевались. Под крыльцом, наверное. Что им ещё делать.

Вышел Игорь с приличной косточкой.

– Где эти бестии? Эй, фю, фю. Фу ты чёрт! Не свистится. Найда! Пряник! Зайцев, наверно, гоняют. Пошли, Димка, в дом. Холодно чего-то.

Зашёл разговор про Чернобаевку. Дед Груша, оказывается, хорошо знал самого Чернобаева (местного отшельника).

– Тёмный мужик. Но добро помнит. Но если кто поперёк встанет… Несдобровать.

Из рассказа старого лесника я узнал, что в Чернобаевке жил один человек по фамилии Чернобаев. В Бичевом его недолюбливали и редко здоровались, если он появлялся на людях.

Происходил он из расказаченных, и власть, какой она ни была, не жаловал, а самым большим для себя оскорблением считал слово «мужик». Лишённый возможности жить на границе, на реке, он поселился в этом краю ещё до войны, но и здесь, когда стали создавать колхозы, не прижился, ушёл из деревни и поселился в семи километрах отдельным куском. Так и появилась Чернобаевка. Ни хутор, ни деревня. Сам дом срубил, семью перевез, сделал усадьбу. Не бог весть какую, но на жизнь не жаловался. Да и некому было. Опять же, тайга всюду. Дикие кабаны сами в огород шли. Мороки с ними было.

Всех родных дед пережил. Дети, кто на фронте погиб, а кого город «съел». А дед продолжал жить. Только в последнее время пошла про него дурная слава. Даром что такую фамилию иметь.

Больше всего грешили на деда пчеловоды. Дескать, пропадает частенько добро с пасек. Ну, а на кого ж показать, как не на одинокого старика. Только, по словам Игоря, пчеловоды и сами не прочь втихую пропить чего-нибудь: то бачок из-под мёда, а то и с мёдом. Заревели хором, будто спасу от деда никакого. А прийти и сказать в глаза – слабо. Побаивались. Вот по пьяной лавочке и промывали кости старому отшельнику. А дед был и есть не промах. С коня до последнего не слазил. Никакого зверя не боится. И не раз убивал тигра. За свою скотину он кого угодно свалит. Хоть кулаком, хоть пулей. Однако зазря порох не переводил. Где же ему его взять? Кто продаст, если всё по билетам охотничьим. Даже капсюля. Выходит, кто-то его снабжал. Но насмешек в адрес Чернобаева за столом не было. Это была одна из излюбленных тем. Почему же не поговорить?

– Собаки притихли чего-то.

– Вымотались. В стельку убрались.