Земледельцы

Однако уже у Леонтия Егоровича, сообщает Анна Петровна, проявились явно не крестьянские потребности, и хотя сыну Петру он не мог дать даже среднего образования, у того они и подавно разрослись. Он книжки стал читать, и не духовные, а светские, захотел жить самостоятельно, узнать, как и что в мире делается. Сначала он выезжал в Самару знакомиться с городской жизнью (семья долго жила в селе), а потом со своей хорошей, ко многому способной головой стал работать в городской земской управе — снизу вверх двигаясь, в конце концов стал уполномоченным по сельскому хозяйству и продовольственному отделу; а идя по этой дороге, продолжает Анна Петровна, (земцы всегда считались передовыми людьми, там работали культурные люди), на этой дороге он перезнакомился с передовыми и в свою светлую голову еще воспринял многое от более образованных (у него самого не знаю, какое было образование, думаю, что начальной школы, приготовительной), а сойдясь с людьми высшего образования, сам уже стал передовым человеком с широкими потребностями, свободолюбивым человеком, и крестьян стремился поднимать, хлопотал о школах для них, об открытии мастерских для обучения ремеслам.

Петр Леонтьевич захотел всем своим детям дать среднее образование, а потом тому, кто желал, и высшее. «Когда мы учились в Самаре, — вспоминает Анна Петровна, — у нас не было там своего постоянного жилища, нам снимали комнаты у частных хозяев, на время учебного сезона… На каникулах у родителей сходились. Помню хорошо общие часы музыки, которые возникали экспромтом. Старший брат Дмитрий и Петр играли на гитаре и балалайке, я — на пианино, Александр играл на мандолине хорошо, Маруся хорошо пела, Верочка подпевала, и отец нередко присоединялся к нам — он пел недурно, любили петь хором под мой аккомпанемент. В хоре участвовал и Валентин Петрович».

«Когда я сейчас стала воспоминать мальчика — юного Валю, — продолжает Анна Петровна, — мне пришли в память вдруг строчки о девушке Тане Лариной: «…задумчивость — ее подруга от самой колыбели («колыбельных» у Пушкина. — В. П.) дней… Она ласкаться не умела к отцу, ни к матери своей, и часто целый день одна, сидела молча у окна…» Валя этой своей тихостью выделялся среди других братьев, нормально, для возраста, шумных… Все братья были очень хороши — по-настоящему культурные, интеллигентные, способные, добрые… Ну, да от хорошего корня — хорошие плоды: отец-самородок был очень хорош. Дед — очень своеобразная натура, из крестьян-сектантов, глава общины «молокан». Очень религиозен. Строг, серьезен, молчалив, тверд, упрям и умен».

Леонтий Егорович почти не улыбался, а громко смеяться, по-видимому, считал грехом. Зато редкая его улыбка «была прелесть, словно светились тогда его глаза». Детей по очереди привозили к нему и оставляли на некоторое время пожить. Леонтий Егорович внуков очень любил, но держал в строгости. Расшалившийся за обедом рисковал получить деревянной ложкой по лбу. Любил, когда читали ему вслух евангелие. Обычно имел грозный вид, но дети его не боялись.

«Когда я думаю (о Вале), в кого он уродился такой серьезный и тихий, молчаливый, но упорный, настойчивый мальчик, я отвечаю: главным образом в деда, потом, конечно, в отца, который быстро (подчеркнуто Анной Петровной. — В. П.) вырвался из среды (а это подчеркнули уже мы. — В. П.) своего отца и взлетел на большую интеллектуальную высоту (в смысле развития своей индивидуальности), с широкими интересами. Это был готовый революционер, увлекающийся общественной работой, и был очень трудолюбив и жизнерадостен, музыкален и добр (отец организовал в деревне мастерские для обучения молодежи ремеслам), любил помогать людям, чем мог. Как и Валя. Тихость Вали была от женской линии рода: от тишайшей бабушки Федосьи Лаврентьевны, жены деда грозного, и от тихой матери нашей».

В генетике существует метод оценки родителей по потомству: родоначальника ценят не по его личным заслугам, а по достоинствам его детей, внуков. Частности биографии юного Кузьмина, будущего селекционера, подтверждают беспристрастность оценок, данных его предкам их потомками.

Дед Леонтий Егорович, по свидетельству его знаменитого внука, еще мальчишкой отказался ходить в церковь. Прадед академика бил деда академика чем ни попади. Морил голодом. Запирал в холодный погреб. Ставил коленками на рассыпанный по полу горох. Но, пытаясь выбить из сына безверие, укрепил его в его собственной вере — вере без попов, без церкви.

«Из происшествий в юности Вали, — пишет Анна Петровна Венгерова, — я помню только одно, горькое: увлекшись лыжным спортом, он однажды укатил далеко от дома в лютый мороз, там где-то заблудился… Последствия на годы испортили его лицо (в особенности нос и вокруг) ярко-красными пятнами (в Шортандах это стало уже малозаметным). Так тяжело он заплатил за свою настойчивость, долго страдая от последствий».

Валентин Петрович сказал о деде так: «Стойкий в своей правде был человек!..»