Земледельцы

Экспедиция состоялась, но почему-то без Кузьмина. А еще раньше, когда Вавилов отправился в страны Средиземноморья, Кузьмин готовил ему справочный материал по Абиссинии. Вавилов заставлял Кузьмина искать этот материал не только в библиотеках, но и в лавках букинистов, и даже в архиве духовной академии: выяснилось, что православная церковь держала в Абиссинии своих миссионеров. Многие знают о значении этой экспедиции, но мало кто знает, что в ее подготовке участвовал и Кузьмин.

1 декабря 1934 года был убит глава ленинградских большевиков, душа многих замечательных начинаний в Ленинграде и на всем севере России, сторонник продвижения пшеницы в ржаные районы Севера, идеи Писарева и Кузьмина, которых он дважды вызывал для подробных разговоров на эту тему в Смольный, — Сергей Миронович Киров.

Не минуло месяца, и Кузьмину, как бывшему офицеру царской армии, предложили, по его выражению, поехать «полечиться» в малонаселенные районы Казахстана и, как он резюмировал этот переломный момент в своей биографии, ему «сбили направление в работе».

С этого времени он не брил бороды. С этого времени прекратил свое существование Кузьмин-растениевод и начался Кузьмин-селекционер.

Выехал он из Ленинграда один. Вскоре к нему присоединились жена и дочь. Сохранился портрет жены. Фотография 1925 года, когда Ольга Владимировна, работавшая энтомологом на опытной станции Княжий Двор, познакомилась с научным сотрудником ВИРа Кузьминым и согласилась выйти за него замуж.

Ольга Владимировна Колосова родилась в Арзамасе. Отец ее был учителем и инспектором народных училищ, но воспитывалась она в семье тетки — сестры матери. Суровая и мрачная тетка была староверкой. Племянница же ее выросла веселой, общительной, жизнерадостной.

Не иначе, как искал в ней Кузьмин то, что потерял на Царевом кургане…

«Сейчас трудно судить о том, были ли они, родители мои, счастливы, — пишет единственный свидетель их отношений, которому можно довериться, их дочь Майя Валентиновна Кузьмина. — Ведь счастье тоже разное бывает: трудное, легкое, полное, неполное и т. д. Мама не была человеком ограниченным. По воспоминаниям родственников, была она умницей и папу любила беззаветно. До сих пор ясно помню наш отъезд из Ленинграда. Провожали нас тетки Аня, Оля и другие родные и знакомые — плакали все, жалели маму — ведь уезжали мы в неведомую Азию и, может быть, навсегда (как и оказалось). А мама была такой веселой, счастливой. До сих пор помню ее сияющие глаза и ямочки на щеках. Папа напрасно терзался, что «позвал ее за собой» — она бы все равно поехала, — просто не представляла она иного пути для себя. Ну а папа? Мне думается, что ему с мамой было хорошо, спокойно, хотя и была она на втором плане после работы. Может быть, когда все пути к Милли Эрнестовне были отрезаны и он встретил маму, его привлекли в ней те же черты характера, которые он находил в Милли Эрнестовне и которые дополняли его характер (жизнерадостность, постоянство, всепрощающая любовь). Маму я часто видела плачущей когда ей поставили диагноз: «Третья стадия туберкулеза» (но эти слезы она тщательно от папы скрывала, бедная, и старалась улыбаться и поднимать у него настроение…)».

Когда Ольга Владимировна с восьмилетней дочерью сошла с поезда в Шортандах, они увидели вокруг только снег, снег и снег. Майя Валентиновна помнит вопрос матери и ответ оказавшегося рядом с ними случайного человека. «Куда идти?» — «Туда», — показал он им в открытое поле, в направлении, которое ничем не отличалось от любого другого. «А дорога?» — «Какой дорога? Нет дорога».

В первую же весну Валентин Петрович заложил свои первые селекционные опыты. Ольга Владимировна ему помогала. Оба работали, как каторжные, — день и ночь. Единственное богатство, которым они располагали в Ленинграде, звериные шкуры, трофеи монгольской экспедиции, у них украли. Сельской одеждой для полевой работы они еще не обзавелись. Приходили домой мокрые, и было не во что переодеться. Домашняя работница, которую они взяли присматривать за дочкой, была одета лучше их, «хозяев». «Хозяйка» часто согревалась в ее домотканой бурой армянине. Но и это не помогло. Уже не вставала она с постели, но неизменно улыбалась мужу и дочери.

Валентин Петрович и Майя остались вдвоем. Потом он отослал Майю в Ленинград учиться.

«Из человека очень молчаливого я превратился в немого», — написал позже Кузьмин.

Прошло три шортандинских года, и ему разрешили вернуться в Ленинград, на прежнюю работу в ВИРе. Он отказался.

Двадцать пять лет спустя, когда его отыскала его первая невеста, а отыскав, спросила, как же быть им теперь, когда они, наконец, поняли и нашли друг друга, он написал ей так (20 декабря 1962 года):