Земледельцы

Озимь вся пропала, а весной ударила сушь. Что же он сделал? Первое, что он сделал, — это увеличил нормы на посевных работах. Сам себя проклиная за жестокую свою сообразительность, стиснув зубы, увеличил те нормы, которые еще до войны, когда были целы и здоровы мужчины, стали легендарными. Но что же он сделал второе? А второе он сделал то, что, не разжимая зубы, объявил: кто выполнит за посевную полторы нормы, тот получит кабана. Большого кабана. Кто меньше полутора, но больше одной — тоже кабана. Среднего. Кто просто норму — кабан малый. «Макар! — в яростном изумлении закричали бабы. — Где ж ты их возьмешь?!» — «То мое дело. Работайте».

Какую, где в то время было найти, придумать радость? А он нашел, придумал, себе и людям согрел сердце сказочным видением: вот отсеялись, умылись — и приходит мужик выбирать кабана. С ним жинка, дети, комиссия от правления, а они лежат себе в загородке — боровы, один другого тяжче! То б ехать в Березовку, покупать поросенка, думать, чем его, ненасытного, визжащего, кормить, обрывать руки пудовыми чугунами с пойлом, а тут он уже готовый, выросший.

Самого большого получил Филипп Сербул, а старались все. Филипп засевал по восемь-девять гектаров в сутки, и о качестве его работы нельзя было сказать худого слова.

За всю весну и лето прошел один дождь, да и тот стороной, чуть побрызгал на клин проса. Такой засухи не было 50 лет, даже в двадцать первом году. Но тогда едва собрали семена, а теперь по 80 пудов озимой пшеницы на пару и по 60 яровой. Полностью выполнила хлебосдачу, На трудодень распределили по килограмму зерна и по 3 рубля 30 копеек денег. По тому году это было неправдоподобно много.

А в конце уборки, когда люди, коровы и лошади вот-вот, казалось, упадут после страшного напряжения весны и лета, Посмитный все с той же Серафимой Березовской поделился мыслью, от которой самому было не по себе. Он решил, что ни один клочок земли не оставит невспаханным до весны — поднять всю зябь сейчас. На последнем издыхании, но всю и сейчас. Серафима побледнела. Земля за полгода стала камнем… «Лошадей чаще выпрягать, людей подменять, — бормотал Макар. — Кормить на поле будем, ситра достану, пива…»

Потом был сорок седьмой год. Уже было побольше лошадей и волов и новый трактор из МТС. Впервые после войны подняли ранние пары, успели даже подкормить часть озимых, посадили огород. С огорода собрали по 150 центнеров овощей с гектара. Невиданно уродили арбузы. Макар поставил сторожей, а сам кинулся добывать вагоны. Продавали в Одессе, Николаеве, Харькове и дальше, дальше. Где только те арбузы не продавали! Впервые за все, включая довоенные, годы хозяйство получило миллион дохода. На трудодень пришлось 4,4 килограмма хлеба, 700 граммов подсолнечника и 12 рублей денег.

Потом был сорок восьмой год. Перед озимым севом кто-то сказал, и те слова облетели все село: на севе надо работать так, как на молотьбе, — на одной спичке. А на молотьбе как зажгли в первый день солому в топке локомобиля, так и выбросили спички. Больше они не понадобились. Топка погасла только тогда, когда все было обмолочено. Отсеялись за 10 дней — и сами ахнули: не верилось….

В конце этого года Серафима Березовская объявила, что собирается замуж. Макар взволновался, словно она была ему дочерью, и решил грянуть свадьбу. Собрал общее собрание, составили смету, утвердили порядок. В приданое выделили телку. 31 декабря испекли два каравая: один простой, а на другом голубь с голубкой. Подвели жениха: «Выбирай свой». Жених выбрал с голубями. 15 мотоциклов и все, какие были машины, двинулись в село Онорьевку, в сельсовет. Макар прихватил бочонок вина на 50 литров. Зарегистрировав брак, вернулись домой. Перед порогом клуба, куда заходить молодым, был постелен длинный рушник. За столом Макар занял место посаженого отца, поднял стакан, сказал: «Товарищи!» — единственное слово, которое всегда произносил по-русски, — и не сразу смог продолжать… Вспомнил отца Серафимы, погибших своих бригадиров, двадцать первый, тридцать третий и сорок шестой годы, все проклятия, которые посылали, бывало, на его голову эти ждущие с поднятыми стаканами мужчины и женщины, все проклятия, которые посылал на их головы он, и на головы тех, с кем четыре с половиной года сгибался возле орудия, и на свою собственную, когда однажды остался возле того орудия- один, решил бить прямой наводкой, а попал не с первого выстрела.