Землемер

Когда он через четверть часа заканчивает завтракать, он уже не так пессимистично настроен. Толстенный ломоть свежего хлеба с мясным паштетом, вареное яйцо и огромных размеров глиняная кружка с обжигающим ячменным кофе способны поднять настроение кому угодно. Да еще желтый кусковый сахар в неограниченном количестве в деревянной миске, а в миске белая салфетка, а салфетка с бахромой и вышита крестиком! Кофе прогоняет головную боль, смягчает голосовые связки и жизнь делается вполне терпимой. Вдобавок, Хайнц угощает Пауля яблоком. Пауль грызет ледяное яблоко и с интересом осматривается. Вчера, в темноте, он пропустил много занимательного. Фотографии в рамочках на стенах, открытки, рекламки всяческих «поставщиков его величества», на подоконниках — букетики засушенных цветов и полевых трав, садовые и столярные инструменты, какие-то деревянные резные фигурки. В углу — лакированная тачка, полная сухих колосьев и сена, очень живописная. А под потолком, почему-то — тележное колесо, на цепях, плашмя. Что это, местная люстра? Авангардизм какой-то. Слева от двери в простенке — большой темный портрет военного вида господина, морда надменная, усы лихие, как у кавалергарда, на плечах — толстенные эполеты. Мазня явно любительская. Эта персона кажется Паулю смутно знакомой, он показывает на портрет огрызком яблока и спрашивает Хайнца:

— Это кто, Господин Граф?

— Господь с вами, — отвечает Хайнц, с удивлением уставившись на Пауля. — Вы поосторожнее шутите-то! Знаете, донесет кто-нибудь — попадете под закон об оскорблении величества.

— А что? — переспрашивает Пауль, хлопая глазами и чувствуя, что сказал что-то лишнее.

— Ничего, только меня загребут к черту вместе с вами, а мне на каторгу неохота.

Некоторое время Хайнц яростно трет тарелки мокрым полотенцем.

— Доказывай потом, что никто не имел в виду ничего плохого, называя нашего молодого императора графом, — бурчит он.

— Император? Боже правый, а я его не узнал! — ерзает на скамейке Пауль. — Портрет какой-то… непохожий.

Он чувствует, что ситуация скверная, подозрительная, но, после сытного завтрака, в опасность как-то не очень верится. Он улыбается Хайнцу, стараясь выглядеть поглупее. Но Хайнц уже успокоился — свидетелей не было, а господин землемер будет и сам помалкивать.

— Да, портрет неудачный, — говорит Хайнц. — Один из господ чиновников нарисовал по открытке. Принес мне, дескать, повесь его получше. А что, к черту, сделаешь, отказать-то нельзя. Кайзер все-таки. Ну, я и повесил господина императора… то есть, а черт!.. я говорю, повесил портрет. Ну да, портрет, что же еще!.. Знаете что, оставим лучше эту тему! Так и до беды недалеко.

— Конечно, конечно! — поспешно соглашается Пауль. — Могу я попросить у вас ключ от туалета?

Пауль получает ключ и ретируется, радуясь, что все обошлось, и его ошибка не стоила ему головы. Надо быть осторожнее, зарекается он, надо меньше говорить. Придерживать надо язычок-то!

В туалете, оказывается, есть окошко, а он и не знал! Ночью шел дождь, створка окна была откинута, и на пол натекла немаленькая лужа. Неприятно. Конечно, это всего лишь дождевая вода, но — лужа в туалете… Это неприятно. Пауль опускает на стульчак сидение и оглядывается в поисках клозетной бумаги, чтобы — на всякий случай — это сидение протереть. Ага, вот стопочка рваных газет на полочке в углу. Еще и почитаем. Нет, погодите, а это что тут такое?!

Вперемешку со старыми газетами лежат и листочки нотной бумаги, такие же рыхлые и мятые. На первый взгляд — обычная музыкальная нотация, партитура чего-то мощного, фуги или хорала. Вон, какие аккорды — так и громоздятся… Похожие на головастиков ноты густо пересыпаны цифрами, стрелочками и неразборчивыми пометками. Очень сложная вещь, наверное, для органа. Вместо скрипичного ключа нотный стан открывает знак параграфа.

Странные ноты, очень странные.

Листы бумаги изначально были обычного письменного формата, затем их разорвали на четвертушки. Пауль находит четыре подходящих обрывка и составляет их вместе. Ага, вот и новое открытие — сбоку мелко приписаны пояснения, черт, карандаш почти стерся, ага, вот: «слой 216», «разбивка», «каскад 12а». Очень понятно. Нет, это не для клавесина, это уже ясно. Тогда что же? Опять авангардная графика? Или секретный приказ для полковой музкоманды? На полочке в туалете? Нет, не смешите меня.

Пауль переворачивает листочек с пометкой «каскад 12а» — на обороте что-то проставлено красным. Ого! Это резолюция какого-то начальника: «Передать в отдел геодезии» и кучерявая нечитаемая подпись. Какая ирония! Документ попал к адресату, но как! И где!

Ладно, нужно заканчивать. Пауль спускает воду, собирает все до единого рукописные листочки и складывает добычу в карман пальто. Зачем ему это «богатство», он не знает, но — не бросать же! Возможно, это ключ ко всему, кто знает?!