Землемер

Вообще женского персонала в санатории было всего человек десять-двенадцать, в зависимости от числа отдыхающих, которых тоже редко набиралось более пяти дюжин. Предпочтение отдавалось солидным хозяйственным матронам, крепким ширококостным бабам, непременно с коровьим взглядом. Конечно, попадались и другие, такие как Франка, например. Пока поправляющие здоровье господа принимали воздушные и солнечные ванны, а попросту говоря, загорали голышом на бережку, обслуга должна была быстро и незаметно вымыть в комнатах, перестелить кровати, прибрать, проветрить, и исчезнуть еще до того момента, когда господин руссоист вернется в комнату за забытым томиком Ницше. Потом, если все убрано, сварено, выстирано и отглажено, можно тайком пробраться за сарай и слегка развлечься, наблюдая, как голое господство выполняет гимнастические упражнения, играет в мяч, ходит по кругу «гусиным шагом» или, спаси господи от сраму, прыгает со скакалкой. Одним словом, работать в санатории было и непросто, и занимательно одновременно. Эротично, как сказала бы какая-нибудь образованная мамзель, но Франка таких слов, конечно, не знала.

Первый эротический удар Франка получила еще при оформлении на работу в конторе. Когда фрау Киршнер, жена кастеляна и, по совместительству, делопроизводитель и машинистка, строгая дама в пенсне, перечисляла Франке ее будущие обязанности, отворилась дверь и в бюро просунулся совершенно голый господин лет так тридцати пяти, с острой бородкой, бакенбардами, тощей шеей, худой безволосой грудью, округлым животиком и… и… и этот господин козлиным голосом поинтересовался, не знает ли фрау Киршнер, где ключ от шахматного салона.

Другая бы на месте Франки зажмурилась и покраснела, но наша героиня всегда все делала по-своему — она округлила глаза, наклонила голову, тщательно обозрела вошедшего, фыркнула и, как ни в чем не бывало, отвернулась, чтобы задать фрау Киршнер какой-то ничего не значащий вопрос. Фрау Киршнер была довольна реакцией новенькой, но виду не показала. Господину было холодно посоветовано спросить искомое у кастеляна, он сейчас где-то на территории, и разговор с Франкой был продолжен. Голый шахматист поблагодарил и даже поклонился, ретировался в коридор, но отнюдь не направился искать кастеляна, а чуть не вприпрыжку побежал к коллегам-руссоистам, рассказать, что видел новенькую, что она рыжая, ничего себе, но, похоже, та еще птица. Господство оживилось, посыпались шуточки, все стали вспоминать былые подвиги на эротической ниве и строить планы на будущее, причем эти планы непременным элементом включали в себя рыжую новенькую. Потом кто-то предложил «пойти обкурить это хорошенько» и отдыхающие потянулись за лодочный сарай, все еще посмеиваясь и перешучиваясь. Вообще, надо сказать, что отношения между пансионерами здесь, в санатории профессора Вагнера, были дружескими и непринужденными — когда все голые, социальные различия как-то стираются и фабрикант-миллионщик не многим отличается от последнего письмоводителя. Наверное, так было в раю. До грехопадения.

Ну, и Франка тоже не была совсем уж ничего в жизни не видавшей дурочкой. Когда живешь вдевятером в двух комнатах, при том имеешь трех старших братьев, да жизнь кругом простая деревенская, то уж по-всякому мужчину от женщины научишься отличать. Конечно, голыми весь день не ходили, как здесь, но все же. Девичество свое Франка деловито потеряла лет в пятнадцать, как и большинство ее товарок, и проблемы из этого не делала: в крестьянском кругу в невесте ценилось другое — работящая ли, хозяйственная, и спокойного ли нрава. А Франка была горазда на сюрпризы, поэтому понимала, что судьбу свою придется искать не в деревне Бибербах, а в городе. Да и тесно ей было в деревне, скучно.

Поэтому образцовое заведение профессора Вагнера стало для Франки настоящей школой жизни. Отношения между людьми, и даже более того — между полами, были здесь как на ладони. Хотя сначала Франка не замечала ничего подозрительного, она просто работала и радовалась, что в конце недели ее ожидает заслуженное вознаграждение, первые в ее жизни самостоятельно заработанные деньги. Она их не потратит, а отложит, а потом, когда в конце месяца у нее будет свободный день, она отправится навестить родных и вот тогда-то и удивит их огромной суммой — целых пятнадцать марок, а то и больше! Но к концу месяца жизнь ее настолько переменилась, что Франка лишь диву давалась, оглядываясь назад, какая она была тогда еще простуха.