Землепроходец Ерофей Хабаров

Служба Францбекова до его поездки в Сибирь протекала в Посольском приказе. О ней известно по одному небольшому эпизоду. До последней четверти XVII в. в иностранных государствах еще не было постоянных российских представителей. Каждый раз дипломатические сношения и переговоры осуществлялись через особых, назначенных для конкретного случая послов, посланников и гонцов. Но попытки учредить постоянные миссии предпринимались. С одной из них было связано имя Дмитрия Францбекова. В декабре 1634 г. его направили в Швецию в звании агента. Там он пробыл полтора года, а затем, будучи отозванным в Москву, 21 августа 1636 г. выехал из Стокгольма. Таким образом, Францбеков вернулся в Посольский приказ к 1637 г., когда там в должности подьячего и пристава у литовского посла служил Стеншин. Здесь-то между ними, возможно, и могли возникнуть трения и взаимная неприязнь.

Принимая в Якутске дела, Францбеков был особенно придирчив к бумагам и деловой отчетности, за которые Стеншин как дьяк нес прямую ответственность. Новый воевода принял приходные, расходные, ясачные книги, в которых был зафиксирован приход и расход денег, хлеба, соли, поступления ясачной казны и объем пушных партий, отправленных из Якутии в Москву. Он внимательно просмотрел окладные книги, сличил их с именными списками служилых людей и потребовал от Стеншина предъявления расписок тех из служилых людей, которым, судя по документации, из казны было выдано денежное, хлебное и соляное жалованье. Так как у Стеншина многих расписок в наличии не оказалось, у нового воеводы появился повод для подозрения в присвоении. дьяком казенных средств, в частности окладов служилых людей. Тщательное изучение сметных списков и их сличение с остальной документацией приказного делопроизводства вскрыли утайку Стеншиным ясачных соболей и некоторых сумм денег, которыми он поживился. В доме дьяка вделали обыск. Соболей и деньги нашли и конфисковали. Для объяснений дьяка вызвали в приказную избу. По словам Стеншина, во время допроса воевода Францбеков бил его по щекам, а присутствовавшие при этом воеводские приспешники, повалив дьяка на пол, «топтали его своими топталками», т. е. ногами. После допроса и конфискации части имущества Стеншина переселили из «дьячего дома в худой казачий домишко», а через некоторое время посадили в тюрьму и приставили к нему для охраны служилого человека.

Стеншин, в свою очередь, тщательно следил за каждым шагом Францбекова, связанных с ним людей, в числе которых был Хабаров, и собирал сведения, чем-либо их компрометирующие. Свой донос он составлял как по личным наблюдениям, так и используя жалобы лиц, недовольных воеводой и его сторонниками. Таких набралось немало. Среди них были пострадавшие от произвольных воеводских хлебных закупок приказчики крупнейших в стране купцов Василия Федотова, Ивана Осколкова, Кирилла Босого, а также богатые, известные во всей Сибири промышленники Петр Бизимов и Алексей Ворыпаев, покрученники которых ушли вместе с отрядом Хабарова, так и не выплатив своих долгов бывшим хозяевам.

Дьяк Стеншин оставался в Якутске вплоть до приезда туда в 1652 г. нового воеводы Акинфова. Свой донос на Хабарова и Францбекова он написал летом 1651 г., и его содержание ограничивается этим временем.

Хабарову в доносе приписывались в основном два «преступления». Главным из них Стеншин считал неправомерность Хабарова — простого землепроходца носить звание приказного, которым мог, по тем понятиям, называться только человек, состоящий на государевой службе. По своему социальному положению до похода в Даурию Хабаров был всего лишь промысловиком и хлебопашцем, с точки зрения Стеншина «мужиком», не пригодным и не имеющим права ни на какую другую работу и тем более службу. И этот человек вдруг осмелился оставить пашню, взять на себя инициативу встать во главе большого отряда и выполнить важное государственное дело: присоединить новые земли. «Да он же пашенной. На него в приказной избе имеется поручная запись! А в той его, Ярофейкиной, поручной записи написано, что ему, Ярофейку… на тебя, государя, пашню пахать! Чтоб год от году пашня пространилась и не запустела! И хитрости и порухи никоторой не чинить и пашню не покинуть!» — читаем мы в доносе. В особую ярость приводило спесивого дьяка то, что Хабаров, именуясь приказным, отныне даже в официальных бумагах стал писаться по имени и отчеству: «Без твоего, государева, указу в той наказной памяти написали его целым именем «Ярофеем Павловичем», а не «Ярофейком»! С желчным негодованием пишет Стеншин о дипломатическом поручении Хабарову: «Только твоя, государь, пашня… а не даурская служба и посольские речи ему за обычай! Нигде тот Ярофейко на твоей службе преж сего, ни в посольстве не бывал… ничего, опричь пашни, тот Ярофейко не знает!»