Землепроходцы

Лишь мгновением позже он сообразил, что бывший его товарищ по играм, вместе с которым они излазили все окрестности, теперь ему враг и что он не просто дерется, но хочет убить его, как камчадалы убили каза­ков. Сообразив это, он не дал Каначу подмять себя и, вскочив на ноги, приготовился к обороне.

Они сцепились над телами убитых, падая и снова поднимаясь. Ярость и горе вначале помогали Семейке отражать наскоки врага. Но постепенно он стал сдавать. Канач был на год старше и сильнее его. Сбив еще раз Семейку с ног, он придавил ему грудь коленом и вце­пился руками в горло. От удушья у Семейки перед гла­зами завертелись огненные круги. Увидев, что враг пере­стал сопротивляться, Канач разжал пальцы. Видимо, старая дружба пересилила в нем ненависть.

— Будешь моим пленником! — зло сказал он под­ростку.

Семейке ничего не оставалось, как согласиться.

Канач выпустил его и, отойдя к телу Талвала, думал: «Куда переселяются души великих воинов?» Одни гово­рят, что на верхнюю землю к Дустехтичу, другие утверждают, будто в подземный мир, которым правит Гаеч. Талвал был его другом. Теперь душа его следит за поступками Канача. Не слишком ли великий грех он совершил, оставив жизнь врагу? Видимо, он не стал еще настоящим воином, чье сердце не знает жалости.

Заметив, что Семейка все ходит среди убитых, раз­глядывая их лица, Канач понял, кого тот ищет.

— Не ищи, — сказал он, — твой отец убил моего друга великого воина Талвала. А потом утонул. Его тело на дне реки.

Узнав, что Семейка был на устье во время нападения камчадалов на крепость и что приплыл он на бату, Ка­нач велел ему спуститься к реке и ждать. Скоро они от­плывут. Теперь ему придется жить в роду Карымчи.

— А меня не убьют ваши воины? — спросил Семейка, вспомнив вдруг, что на дне его бата лежит заря­женная пищаль.

— Ты мой пленник. Кроме меня, никто не посмеет коснуться тебя.

В самом деле, решил Семейка, если Канач не убил его сразу, то потом и подавно не захочет лишать жиз­ни. Канач все-таки сын князца, слово его много значит. Если Семейка доберется до пищали и разрядит ее в Ка­нача, то куда ему потом идти? До Верхнекамчатска он не помнит дороги.

Спустившись к реке, он вытащил из бата пищаль с боеприпасами к ней и, завернув в птичий кафтан, спря­тал в кустах.

Глава седьмая. Пир.

Дорога от Большерецка до Верхнекамчатска так вы­мотала Козыревского и всех остальных казаков, что к концу пути, как утверждал Анцыферов, на костях у них не осталось и по фунту паршивого мяса. Беды их нача­лись с того, что на третий день сбежали носильщики. Казаки перетаскивали часть клади версты на две, остав­ляли сторожить кого-нибудь и возвращались за осталь­ным грузом. Путь, который даже в худшем случае не за­нял бы и трех недель, растянулся вдвое. Когда достигли истока Быстрой, текущей из болот, Анцыферов вынуж­ден был дать казакам трехдневный отдых. Затем около недели тащились по болотам и наконец достигли истока реки Камчатки. Здесь Анцыферов решился на отчаян­ный шаг. Казаки связали из захудалого сушняка плоты и двое суток плыли водой, бешено выгребая прочь от водоворотов и опасных коряг. Когда на левом берегу по­казалась деревянная четырехугольная крепость и два де­сятка домов посада — Верхнекамчатск! — казаков по­кинули последние силы. Причаливать плоты помогали вышедшие навстречу на лодках верхнекамчатские слу­жилые.

Козыревский был удивлен, что ни один из братьев, ни Михаил, ни Петр, не вышли встречать его. Однако у не­го не было даже сил спросить, в крепости ли они.

Добравшись до избы братьев, он махнул рукой взбу­дораженным его появлением служанкам, чтобы остави­ли его в покое, рухнул в горнице, не раздеваясь, на топ­чан и проспал больше суток.

Когда он открыл глаза, стоял солнечный, веселый день. Возле топчана на табурете сидел, дожидаясь его пробуждения, брат Петр, такой же, как и сам Иван, ши­роколобый, тонконосый, с длинными льняными волоса­ми, спадающими на плечи и перехваченными на лбу ре­мешком. В отличие от жилистого, худого Ивана Петр был плечист, приземист, борода росла у него пышнее и лежала на груди ворохом кудели. Глаза, светло-карие и небольшие — отцовские, — сидели глубоко по сторонам переносья, тогда как Иван унаследовал голубые мате­ринские глаза, прикрытые тяжелыми, широкими веками.

Увидев, что Иван проснулся, Петр сдержанно про­гудел:

— Ну, здрав будь, брат, обнимемся.

Иван поднялся с топчана, и братья обнялись, по­хлопывая друг друга по спине. Заметив, что Петр дер­жится словно деревянный, Иван отступил на шаг, удив­ленно спросил:

— Да что с тобой, брат, иль не рад ты мне?

— Рад, Иван, рад, что хоть тебя вижу в добром здоровье, — невесело улыбнулся Петр.

— Почему «хоть тебя»? Что, разве Михаил заболел?

— Эх, если бы заболел!.. — тяжко, словно кузнечный мех, вздохнул Петр. — Горе у нас. Одни мы с тобой остались...

— Как одни?..

— Убили Михаила.

— Где? Когда? — похолодел Иван.

— На реке Аваче... С месяц еще тому назад двое сборщиков ясака в крепость прибежали... С ними Ми­хаил ходил, да не вернулся... Пятерых казаков тамош­ние камчадалы да коряки побили.